– Теперь расскажите поподробнее о Варваре Михайловне. Сколько ей лет, откуда пришла, что за отношения с коллегами...

Аделаида Анатольевна закатила глаза.

– Так, значит, Варвара Михайловна Никишина работает у нас около четырех лет. До этого она работала в детском саду. Лет ей где-то двадцать семь – двадцать девять. Отношения с коллегами... Да по-разному складывались – люди ведь все со своими характерами, со своими привычками, принципами. Вообще-то она особенно ни с кем не дружила, все больше с детьми возилась. Сама она не замужем и никогда не была.

– И своих детей нет?

Аделаида Анатольевна взялась за сигарету. Потом отрицательно покачала головой.

– Так что, как я говорила, дома ей, в сущности, нечего было делать. Вот она и проводила почти все время в детском доме.

– Вообще-то это довольно странно, в ее-то возрасте. Ведь она, в сущности, еще совсем молодая женщина, даже тридцати нет. В это время обычно у девушек иные интересы.

– Ой, вы знаете, ее как-то даже язык не повернется назвать девушкой, – развела руками Аделаида Анатольевна. – Она... как бы это сказать... немного не от мира сего, понимаете? Несовременна, не раскованна, как многие нынешние девицы. Не любит то, что предпочитает сегодняшняя молодежь. Напрочь не разбирается в компьютерах, понятия не имеет об Интернете, представить ее на дискотеке или посылающей кому-то «прикольные» эсэмэски я просто вообразить не могу. Да у нее и мобильного телефона-то, по-моему, нет – он ей ни к чему. Она словно создана для того, чтобы быть няней. Или многодетной мамой.

– Однако же детей у нее нет, – задумчиво протянула я. – И она, кажется, не стремится их заводить. Между ней и Сережей Губановым раньше возникали конфликты?

Морозникова чуть подумала.

– Нет, – наконец ответила она. – Серьезных – нет. А по мелочи... По мелочи все с Сережей помучились. Любил он поиздеваться, что называется, поизводить.

– А с другими детьми? Может быть, из старших групп?

– Ой, между детьми часто возникают всякие недоразумения, – махнула рукой с сигаретой Аделаида Анатольевна, и пепел упал на полированный стол. – Бывает, что и подерутся. Бывало, что и Сережу поколачивали. Но, как вы понимаете, они стараются скрывать свои стычки от воспитателей. Есть, конечно, мелкие ябеды, но их сами дети наказывают. Среди детдомовцев законы жестче, сами знаете... Одним словом, я не могу выделить кого-то конкретно, кто бы так сильно ненавидел Сережу. И потом, извините, но я все же никак не могу допустить мысли, что кто-то из детей решился на убийство!

– Охранник, который дежурил в ту трагическую ночь, сейчас здесь?

– Нет, сегодня не его смена. Он будет послезавтра.

– Хорошо, тогда разговор с ним отложим. А сейчас давайте поговорим с дежурным воспитателем. Как ее зовут?

– Валерия Георгиевна Сокольникова. Пойдемте, я провожу вас к ней. Или лучше вызвать в кабинет?

– Нет-нет, лучше мы сами к ней подойдем, – сказала я и встала.

Аделаида Анатольевна повела меня на третий этаж.

– Там у нас младшая группа, – пояснила она. – Валерия Георгиевна работает у них.

Валерию Георгиевну мы и впрямь нашли на третьем этаже. На пороге одной из комнат стояла высокая женщина лет тридцати семи, с замысловато закрученной «ракушкой» из черных волос. Короткая розовая юбка открывала довольно стройные ноги, черная блузка с глубоким вырезом туго обтягивала очень пышную грудь. Лицо у Валерии Георгиевны было округлым, карие глаза густо подведены черным карандашом, а губы выкрашены помадой темно-вишневого оттенка. Вот уж кому было не занимать яркости и броскости, так это ей. Правда, я отметила, что эта нарочито подчеркнутая, искусственная броскость ей не очень к лицу: во- первых, она была щедро одарена ею самой природой, во-вторых, чересчур откровенный наряд усиливал впечатление крупноватости ее фигуры, особенно верхней части, и был не совсем уместен и даже вызывающ для детского дома, а в-третьих, все же возраст, знаете ли... Когда сорок лет не за горами, все же лучше отказаться от слишком коротких юбок, яркого макияжа и вычурных причесок – это только прибавляет зрительно несколько лет. Но Сокольникова, очевидно, считала совершенно по-иному, потому что держалась очень уверенно, в лице ее была некая властность и даже, как мне показалось, стервозность.

– Так, все пошли мыть руки – и в столовую на обед! – громким и звонким меццо-сопрано взывала она к детям. – Я повторять не стану!

– Валерия Георгиевна, – окликнула ее заведующая.

– Да. – Сокольникова сделала движение в нашу сторону.

– В столовую детей отведет другой воспитатель, а вы поговорите, пожалуйста, с Татьяной Александровной. Я вам говорила, – при последней фразе Аделаида Анатольевна понизила голос до шепота и выразительно посмотрела на свою сотрудницу.

– Ах да, – кивнула высокой прической Сокольникова. – Где нам лучше побеседовать?

– А вот сейчас дети отправятся на обед, и комната станет свободна, – взяла я инициативу в свои руки. – Здесь и побеседуем.

– Хорошо, – кивнула воспитатель и, повернувшись к детям, снова повысила голос:

– Через полминуты все стоят у двери парами в ряд!

«Ого! – подумала я. – Не женщина, а прямо-таки сержант в юбке! Интересно, здесь все воспитатели так разговаривают с детьми? Или они только так и слушаются?»

Комната вскоре опустела, и мы прошли внутрь. Это был не класс, а именно комната, где дети жили, проводили свободное время и спали – у дальней стены в два ряда были расставлены тщательно заправленные кровати.

Валерия Георгиевна пододвинула мне деревянный стул, сама села на точно такой же рядом, положив ногу на ногу. И колготки у нее были с блеском, и черные туфельки на высокой шпильке... Ну, словно она не на работу воспитателя пришла, а как минимум на должность менеджера по работе с клиентами в какую- нибудь торговую компанию.

– Валерия Георгиевна, вы, наверное, понимаете, по какому поводу я пришла с вами поговорить, – начала я.

– Да все я понимаю! – махнула рукой Сокольникова. – Не понимаю только, для чего Аде все это нужно.

Я подумала, что Адой она, вероятно, называет Аделаиду Анатольевну, а это означало, что отношения между этими женщинами лишены официоза. Ну, разумеется, не в кругу воспитанников.

– Она хочет установить истину, – заметила я.

– Да бросьте вы! – Сокольникова снова махнула рукой. – Трясется она вечно, все боится, что какой- нибудь скандал выйдет и что спонсоры от нас откажутся. Что ей тогда делать, на одну зарплату жить?

Валерия Георгиевна разговаривала со мной запросто, раскрывая карты, которые, в сущности, не обязана была раскрывать. И, по сути дела, в чем-то подставляла свою начальницу. Что это – умышленное желание досадить ей или лишь простодушие и непосредственность? На простушку она явно не похожа...

– Что, хорошие спонсоры? – поинтересовалась я.

– Да уж грех жаловаться! И ремонт отгрохали, и детям новые игрушки, одежду, оборудование... Компьютеры даже закупили. Ну и ей, конечно, перепадает – что мы, дураки, что ли? На зарплату педагога так не разоденешься, в салон красоты каждую неделю не походишь. А у нее только шуб целых три! Правда, одна старая совсем. И сережки-колечки часто меняются.

«Наблюдательная дамочка», – отметила я про себя.

– А что касается этой Никишиной, то Ада зря суетится. Поздно суетиться-то! Она же во всем призналась! Господи, да я сразу подумала, что это она! Кому же еще? Мы же вместе с ней тогда дежурили. И никого больше не было, тем более посторонних.

– А вот Аделаида Анатольевна уверена, что Варвара Михайловна не могла этого сделать, – заметила я.

– Просто Аделаиде Анатольевне хочется так думать, – фыркнула Валерия Георгиевна, поправляя