произносимых им фраз, а затем визг ножки стула по мраморному полу. Когда я рискнула обернуться, то ни рыжего, ни Шурочки в зале не было.

Поздно ночью, когда Юлька уже спала, я просмотрела вторую часть киноленты. Все, как и в прошлый раз, вышло отлично. Прекрасно были видны лица завмагов, их руки, сующие Луганову деньги или просто швыряющие их небрежным жестом на стол, можно было даже приблизительно подсчитать суммы, так как отлично просматривались сами купюры с обозначенными на них достоинствами. В основном это были сотни или полтинники. Гораздо реже — десятирублевки.

Но вот настал момент, когда за стол сел рыжий. И первым делом он, ткнув пальцем в мою сторону, что-то горячо заговорил Шурочке. Шурочка бросил на меня равнодушный взгляд и покачал головой. Рыжий опять начал жестикулировать и повысил голос. До меня с экрана донеслись обрывки фраз рыжего, сумевшие перекрыть общий гул голосов: «…дурак, она… может, ты… пошел ты на хер!» Тут рыжий вскочил с места, чуть не опрокинув массивный стул, и опрометью выскочил из зала. Луганов остался сидеть, неподвижный, словно сфинкс. Мне показалось, что его парализовало. Через несколько минут он пришел в себя, выпил коньяку и медленно удалился.

Да, рыжий узнал меня. Узнал и «наехал» на Луганова, возможно, заподозрив его в сговоре со мной. И как же я могла упустить из вида, что рыжий тоже коммерсант из Пушкинского района?! А не получится ли так, что он обо всем доложит Тимофеевскому? Тогда все заснятое потеряет смысл. Веня перестрахуется, а Шуре на самом деле будет грозить беда.

Машинально я взглянула на телефонный аппарат, стоящий на журнальном столике. Дело в том, что мы договорились с Лугановым о звонке. Он обещал, как только Тимофеевский назначит ему рандеву, позвонить по Юлькиному номеру и сообщить мне о месте и времени их встречи. И будет это завтра или во вторник вечером. Теперь я засомневалась, что он мне вообще когда-нибудь позвонит.

И снова тревожная ночь с кучей сомнений и самобичеваний, и снова я встретила серый рассвет, но в изнеможении отрубилась к половине пятого утра и продрыхла до самого обеда.

В шесть часов я попотчевала Юльку скудным ужином и удалилась в комнату, которую она мне отвела. Мне не хотелось болтать с ней о всякой ерунде. Я чувствовала себя довольно скверно.

Около семи вечера, когда уже порядком стемнело, раздался долгожданный звонок от Луганова:

— Слушаю, — ответила я, опередив Юльку, мчавшуюся к телефону из кухни.

— Мне Таню, — услышала я высокий голос Шурочки.

— Это я. Юля, это меня.

— Что?

— Саша, я тебя слушаю.

Юлька обиженно пожала плечом и вышла из комнаты.

— Ты чего устроила, подруга?! — сразу перешел он к делу. — Ты…

— Знаю, Шура, знаю. Это мой большой промах. Прости, — перебила я его выкрики. — Лучше сразу скажи, рыжий может все рассказать Вене?

На том конце провода повисло тягостное молчание.

— Шура, ты меня слышишь?

— Слышу.

— Ну?

— Вряд ли.

Я облегченно выдохнула.

— Ты чуть не подставила меня перед другом! — снова выкрикнул Луганов.

— Саша, а встречу тебе уже назначили? — спросила я, не обращая внимания на его причитания.

— Да.

— Рыжий точно ничего не сказал ему? Ты уверен?

— Отстань.

— Ну, хорошо. Так где и когда?

— Веня будет ждать меня сегодня вечером на углу Воскресенской и Мельничной. В восемь, — ответил Луганов и повесил трубку.

Без десяти восемь я припарковалась в означенном месте. Поскольку была в чужой машине, да еще такой старой марки, я не боялась вызвать подозрения Тимофеевского.

Ровно в двадцать часов подкатил на своей серебристой «девятке» Шурочка и, заметив знакомый «Москвич», остановился метров за десять от него. Через пять минут показалась черная «Волга» Тимофеевского. Я достала камеру и стала снимать «Волгу» так, чтобы четко были видны ее номера, затем запечатлела поджидающую ее «девятку». Не останавливаясь, Тимофеевский проехал мимо Луганова и последовал вдоль по Воскресенской улице. Луганов поехал за ним. Я же пристроилась позади «девятки», продолжая вести съемку.

Проехав по Воскресенской метров двести, Тимофеевский свернул в переулок, названия которого я не разглядела из-за сгустившихся сумерек, потом наша колонна проследовала на улицу Танкистов и, пройдя ее до конца, вышла на Тургенева.

Могло бы показаться, что Тимофеевский догадывается о том, что за ним следят, и нарочно петляет, но, со слов Шурочки, я знала, что это всегда входит в планы администратора-конспиратора.

Наконец я заметила освещенную вывеску пункта обмена валюты и подумала, что именно здесь мы и остановимся. Но нет, Тимофеевский промчался мимо. По-моему, это было уже чересчур.

К тому времени, когда он соизволил притормозить возле обменки «Неон», мы исколесили чуть ли не половину города.

Я засняла красочную вывеску «Неона», заходящего туда Шурочку, стоявшую метрах в двадцати «Волгу» и затем, снова замаскировав камеру в сумке, смело направилась вслед за Лугановым. Мне теперь было наплевать, заметит меня Веня или нет.

Кроме Луганова, в тесном полуподвальном помещении находились еще трое: пожилой мужчина, обменивающий доллары на рубли, который стоял перед Шурочкой, кассир и охранник в милицейской форме.

Я пристроилась за спиной Луганова, поставив сумку с включенной камерой на карнизик перед стеклом и, когда он поменял деньги, развернулась на сто восемьдесят и вышла вон.

Теперь мне предстояло, пожалуй, самое трудное: обогнать машину Шурочки и первой прибыть к почтовому ящику Тимофеевского. Я до предела втопила педаль газа и, если так можно выразиться про «четыреста двенадцатый» «Москвич», пулей рванула на Рахова. По плану Шурочка должен бросить деньги в ящик и удалиться, я же должна была заснять этот момент с верхней площадки. Шурочка обещал, что постарается получше продемонстрировать деньги перед камерой.

Самое трудное мне удалось. Я прибыла на место первой. Дальше тоже все прошло отлично. Шура помахал зеленой пачкой в воздухе, мне даже показалось, что я слышала шелест долларов, и брезгливо опустил их в узкую щель почтового ящика Тимофеевского. Минут через тридцать, когда Шурин след давно простыл, появился и сам конспиратор. Только на этот раз его привез шофер. «И когда Веня все успевает?» — подивилась я, глянув из окна подъезда.

Кадры с Тимофеевским вышли несколько хуже предыдущих. Мне удалось снять его только со спины. Сопя и отдуваясь, он поковырялся в замке ящика, затем закрыл его и стал подниматься пешком. Я же, стараясь ступать как можно бесшумнее, пошла на четвертый этаж. Оттуда мне было слышно его тяжелое дыхание и позвякивание ключей. Заместитель главы администрации, ничего не подозревая, отправился на покой в свою одинокую, но роскошную квартиру. А был ли он одинок, имея сейчас в кармане три тысячи долларов? И так каждый понедельник!

Вернувшись «домой», я обнаружила Юльку сидящей у телевизора. Она внимала последним новостям нашей губернии.

— Ой, Татьяна, — взволнованно воскликнула она. — Представляешь, сейчас передавали, что у нас в пригороде повесилась одна женщина. Она оставила предсмертную записку, что ей нечем кормить своих детей. Какой кошмар! До чего дошла страна! Это же ужас какой-то!

— Согласна, — лаконично ответила я и машинально погладила рукой глянцевую кожу сумочки, в которой находилась видеокамера.

Около одиннадцати вечера, как и было условлено заранее, позвонил Луганов. Мы договорились