полгода я унаследую вообще все, что у него было, — плаксиво говорила Губер.

Собеседник ее обозлился:

— Мне не нужны твои паршивые деньги. И ты вместе с ними. Я же сказал, что все кончено. Я не могу тебя видеть. И не смей больше звонить. — Антон бросил трубку.

Потом я слышала рыдания Ирины. Не скажу, правда, что она долго убивалась.

Похныкав, женщина включила телевизор.

Затем я услышала робкий голос Нины Ивановны:

— Ирина Анатольевна, я не нужна вам больше? Может, я пойду?

— Да, конечно. Иди. Я сейчас спать лягу. Голова раскалывается.

Я запланировала беседу с Ниной Ивановной, но решила немного подождать — надо же ей со своими личными проблемами управиться.

И тут я вспомнила про буклет, который должна вечером вернуть Ленке.

Значит, ради этой паршивой книжонки я должна оставить свой пост…

Чертыхнувшись, я достала сотовый:

— Привет, Ленок. Спать не собираешься?

— Пока нет и не скоро соберусь. У меня в гостях подруга, и мы тебя ждем.

— Не возражаешь, если я немного подзадержусь?

— Немного — это как: час, два или к утру прибудешь? Мы весь пирог без тебя слопаем.

— И лопайте на здоровье. Но все-таки самый маленький кусочек оставьте мне. Ладно?

Договорившись об отсрочке визита, я отправилась к Нине Ивановне.

Когда я открыла калитку, женщина стояла на крыльце и громко вкладывала ума своему сыну- подростку лет двенадцати:

— Это ты чего же делаешь, ирод такой? Я ж тебе сейчас уши оборву.

А мальчик мило забавлялся. Привязав котенку к хвосту консервную банку, он дразнил его, тягая перед его носом импровизированную мышку. Котенок, смирившись с тяжестью на хвосте, скакал как заведенный. Банка громыхала на асфальтовой дорожке.

Меня они еще не видели. Тусклая лампочка над крыльцом освещала лишь небольшой участок двора перед домом.

Я шагнула из темноты.

Нина Ивановна вздрогнула от неожиданности. А пацан, потешаясь над котенком, совсем не удивился моему визиту.

— Здрасьте, — скороговоркой сказал он мне, продолжая игру. Нравоучения матери впрок ему не пошли. Такой метод воспитания в народе называют «об стенку горох».

— Нина Ивановна, извините, что так поздно. Можно с вами поговорить?

— Заходите, коль пришли. Только о чем говорить-то? Я же уже сказала, что все равно ничего не смогу у вас купить.

Она открыла мне дверь.

— Проходите, только скорее. А то комары летят. Их тут жуть какая-то.

Я вошла в дом Нины Ивановны. Мужа у нее, по видимости, не было. Присутствие в доме мужчины обычно сразу чувствуется. Особенно в частном доме. Не зря же говорят, что дом любит мужские руки.

Этого-то как раз здесь и не хватало. Покосившаяся дверь никак не хотела закрываться. Рассохшиеся табуретки качались. Я на такую сесть не рискнула бы.

Но Нина Ивановна пригласила меня в зал, обставленный очень скромно, даже бедно.

Напротив двери, между двух окон, на тумбочке старозаветных времен, накрытой красной плюшевой накидкой, я увидела черно-белый телевизор. Пожалуй, самую дорогую вещь в этом доме. Справа у стены стояла металлическая кровать. Над ней — плюшевый ковер с оленями. Слева диван с выцветшей обивкой и шифоньер. Судя по дизайну, он достался Нине Ивановне от матери, а может, даже от бабушки. И тем не менее здесь все же было как-то уютно. По всему было видно — хозяйка любила порядок.

— Присаживайтесь вот сюда, на диванчик.

Я села. Нина Ивановна опустилась на стул около кровати.

— Нина Ивановна, я никакой не представитель фирмы «Цептер». И в доме Ирины Анатольевны я появилась совсем по другой причине.

Женщина молча, сложив руки на груди, смотрела на меня, ожидая продолжения.

— Буду с вами откровенна и от вас ожидаю того же. Есть предположение, что Эрнста Натановича убили.

Мне показалось, что она очень удивилась.

— Вот как? Так вы из милиции? — подумав, спросила хозяйка дома.

— Да, — я достала свои давно просроченные корочки и показала их, не открывая.

Женщина пожала плечами:

— Не знаю. Ничего не могу сказать. А чем вам смогу помочь лично я?

— Исключительно своей наблюдательностью. Вы днем сказали, что работаете в доме Губера три года. Так?

Она пожала плечами:

— Так.

Уставшей за день хозяйке дома было, конечно, не до разговоров. Единственной ее мечтой, наверное, было лечь спать пораньше. И все же ей придется пожертвовать лишними тридцатью минутами сна и потерпеть мое присутствие.

— Вы можете сказать, какие отношения были у покойного с супругой?

— Вас как зовут? — вдруг спросила она.

— Татьяна Александровна. Можно просто Таня.

— Я хочу сказать, Татьяна Александровна, что не надо обладать большой наблюдательностью, чтобы обратить внимание на что-то неладное в их отношениях. Ветреная она. Молодая еще, не нагулялась. Он, конечно, любил ее, что там говорить. И мириться с ее похождениями не хотел. У нас ведь тут деревня. Каждый друг про друга все знает. Тут был слух, что он даже детектива нанимал за ней следить. Только в этом деле разве ж уследишь?

— Я слышала, что она вышла за него замуж из-за денег. Как вы считаете?

— Мое дело маленькое. Пришла — убрала, сготовила, еще дела какие-нибудь.

— А все-таки?

— Да как все считают, так и я. Из-за денег, конечно. Ну и из-за его тогдашнего положения. Он же директором крупного завода был. Она тогда-то не так хвост пушила. А потом предприятие разорилось, все пошло под откос, и он ушел на пенсию. «Мне, — говорит, — нечего больше рабочим сказать».

— Мам, жрать хочу, не могу. Сейчас умру! — с порога закричал мальчуган, терроризировавший котенка.

— Там картошка на плите. Поешь сам. Видишь, у меня люди.

Мальчуган загромыхал посудой.

А Нина Ивановна продолжила:

— Вот тогда она совсем и разгулялась.

— А как вы считаете, могла Ирина Анатольевна убить своего мужа?

Она покачала головой:

— Ой, не знаю. Чего не знаю, того не знаю. Чужая душа — потемки.

— Еще вопросик можно?

— Да чего же. Спрашивайте, конечно.

— Он умер в кабинете, в кресле, внезапно получив большую дозу облучения. Вы ведь в кабинете его тоже убирали, так?