боится наказания божьего. Даже исповедаться не пожелал.

– Мне уже сказали, что он безбожник, – подтвердила я. – Но я к вам по другому вопросу: в свидетели, батюшка, пойдете?

– Не понимаю тебя, дочь моя! – с интересом уставился на меня отец Геннадий.

– Я в том смысле, что не согласитесь ли вы поприсутствовать, когда я сегодня этого раба божьего на явку с повинной колоть буду?

– Дело церкви всемерно способствовать торжеству справедливости, – охотно отозвался батюшка, и даже глаза у него загорелись. – Когда приходить?

– У вас сотовый есть? – спросила я.

– Вестимо, есть! – уже с азартом ответил он и продиктовал мне номер.

– Я вам позвоню, – пообещала я и, спросив, как пройти в школу, отправилась туда, чтобы посмотреть на первую любовь Дроздова.

Стенд «Наши медалисты» висел недалеко от входа. Я сфотографировала на камеру мобильного телефона портрет Дарьи Михайловны Морозовой, очень красивой девушки с неприятным презрительным взглядом, и вернулась к участковому.

– Ну вот! – сказала я. – Получила благословение, и теперь мое дело уже совсем правое!

– Думаете, расколете, Татьяна Александровна? – спросил Поленов.

– На раз-два такта! – уверенно ответила я. – Так что, как только посыльный приедет, мы берем письменные принадлежности, и вперед! И еще Жадовых бы надо привести – их же сына, в конце концов, тогда убили!

– Будут! – твердо пообещал он. – А пока не попить ли нам чайку? Или вы только кофе признаете?

Вряд ли здесь найдется хороший кофе, – подумала я и согласилась выпить чаю.

– С коньячком? – спросил участковый.

– Во-первых, это подарок, так что вы лучше себя и близких побалуйте, а во-вторых, я за рулем, – отказалась я, а Поленов не стал настаивать.

Мы с ним неспешно пили чай под сушки с маком, и он выспрашивал меня о последних городских новостях, когда на улице просигналила машина. Я вышла во двор и увидела уже знакомого мне по театру парня. Он меня тоже узнал и сказал, протягивая газетный сверток:

– Вот! Это вам Виктор Евгеньевич велел передать!

Я надорвала газету и увидела три упаковки ампул и перетянутый резинкой блок одноразовых шприцов.

– С какой же скоростью ты гнал? – удивилась я.

– Так Виктор Евгеньевич сказал «мухой»! Вот я и полетел, – он помахал руками.

– Понизили тебя, значит, за ту историю в театре? – спросила я.

– Хорошо, что не выгнали, – буркнул он. – Я вам здесь еще нужен?

– Нет! Езжай! Только больше так не гони, – попросила я.

– Так теперь уже не надо! – ответил он, сел в машину и уехал.

Я вернулась к Ивану Трофимовичу и показала ему сверток.

– Ну теперь уж Конюхов никуда не денется! – уверенно сказала я и позвонила священнику. – Отец Геннадий! Если вы не передумали, то встречаемся прямо сейчас около дома Конюховых.

– Уже иду! – заверил он меня.

Отключив телефон, я спросила Ивана Трофимовича:

– А Жадовы знают?

– Я им уже позвонил, пока вы на улице разговаривали, – старик-то сотовым разжился, – объяснил он. – Так что они будут!

– А вы с видеокамерой обращаться умеете? – поинтересовалась я, доставая из сумки камеру.

– Да у сына такая же, – сказал он. – Как-нибудь разберусь!

– Тогда вы будете снимать, а я писать! – предложила я.

– А вы сумеете? – усомнился Поленов.

– Я бывший следователь прокуратуры. Как-нибудь разберусь! – усмехнулась я.

– Ну, тогда держите, – сказал он, протягивая мне лист бумаги. – Давайте я вам сейчас на Прошку все установочные данные дам, чтобы вам потом на это не отвлекаться.

Я согласилась и написала под его диктовку шапку: фамилию, имя, отчество, год и место рождения и все прочее. Когда закончила, Иван Трофимович поднялся и, надевая фуражку, предложил:

– Ну, тогда вперед!

Пока мы шли к дому Конюховых, за нами начали понемногу увязываться любопытствующие, так что подошли мы уже целой толпой.

– Это Жадовы? – тихонько спросила я, кивая в сторону двух стариков около ворот: на толстого, багрового, неприятного мужчину с настороженно бегающими глазами и увешанную золотом бабу в давно вышедшем из моды, но некогда супердефицитном полиэстре.

– Они! – подтвердил участковый.

А по улице между тем, пыля рясой, уже бодро двигался к нам отец Геннадий. Он подошел, оглядел собравшихся и предложил:

– Ну, что? С богом?

– Пошли! – скомандовала я.

Мы, то есть я, батюшка и Иван Трофимович, который жестом пригласил Жадовых следовать за нами, вошли во двор, а потом и в дом, где были открыты все окна.

– Мир дому сему! – торжественно сказал отец Геннадий, и к нему тут же кинулась невысокая, очень худая женщина неопределенного возраста.

Батюшка благословил ее, а я тем временем огляделась: вокруг были грязь и запустение – ясно, что одной женщине с таким больным на руках за всем не уследить. В комнате на кровати, опираясь на подушки, чтобы было повыше, полулежал Прохор. Глаза его лихорадочно горели, губы были искусаны в кровь. Сам он больше походил на труп, чем на человека.

– Зачем пожаловали? Полюбоваться? – прохрипел Прохор.

– По делу! – сухо ответила я.

– У меня теперь одно дело – помереть поскорее и Стешу от мучений избавить, – ответил он.

– Умереть можно по-разному, – сказала я. – Можно от боли в голос орать, а можно и безболезненно. Тебе как больше нравится? – спросила я и показала ему пакет с упаковками лекарства.

Стеша быстро подскочила ко мне, посмотрела название и, воскликнув:

– Благодетельница ты наша! Век за тебя буду бога молить! – рухнула передо мной на колени.

– Погоди, Стеша! Не унижайся! – сказал Прохор жене, а меня спросил: – Чего взамен потребуешь? С нас теперь и взять-то нечего!

– На твоей совести, Конюхов, две жизни, – сказала я. – Мелентия Жадова, которого ты в драке убил, и Михаила Морозова, на которого вину свалил, судьбу ему исковеркав. Тебе, сам знаешь, уже недолго осталось, так облегчи совесть! Здесь вот и участковый, и батюшка, давай оформим явку с повинной?

– Ничего не знаю и ничего говорить не буду, – заявил Прохор с неожиданной силой в голосе. – Мишка всю жизнь как сыр в масле катался, а я тут горбатился как вол!

– Сыр в масле, говоришь? – взвилась я. – Да Жадовы из него всю кровь по капле выпили! Они его мертвой хваткой за горло держат, шантажируя теми заявлениями, которые пьяные, ничего не соображающие люди по твоему наущению написали! Он всю жизнь прожил, каждый день удара ожидая! Это теперь называется сыр в масле?

– Все равно ничего не скажу! – заявил Прохор.

– Тогда смотри сюда! – сказала я.

Я достала из упаковки одну ампулу и подняла ее повыше.

– Видишь? Хорошо видишь? – спросила я, вертя ампулу в руках.

Конюхов не отрывал от нее пристального взгляда и только судорожно глотал и глотал. Я нехорошо усмехнулась и разжала пальцы – ампула упала на пол и разбилась, а я для верности еще и наступила на нее. Раздался хруст. Я достала вторую ампулу, которой уготовила ту же участь, и тут Стеша бросилась к мужу с криком: