постановлению суд и до трех месяцев принудительных работ.

– Ну, магарычом-то хоть поделитесь? – Бяха сделал характерный синяковский жест.

– Тут как управишься. Ты с нами по-хорошему, так и мы с тобой тоже.

Бяха, подхваченный с двух сторон, ритуально завыл: «А на черной скамье, на скамье подсудимых…» – и скрылся в «обезьяннике» антиграва.

– Не понимаю я вас, бичи, – с фальшивым участием в голосе заговорил старший. После «удачной операции» его потянуло на философию. – Вы же все соцминимум получаете. Устроились бы на работу, получили бы общагу, глядишь, года через два и зажили бы как люди…

– Фуфло не гони, начальник, – огрызнулся Ригель, – что я с вашего президентского сороковника буду иметь в приюте? Баланду из синтетического картофеля да матрац с клопами? А пахать меня за это заставят на химзаводе, в опасном цеху и без противогаза…

Старший посмотрел на бомжей пустыми глазами – ему уже не терпелось получить магарыч, – забрался внутрь и захлопнул за собой помятую дверь. Менты выключили прожектор, погасили мигалку и рванули в сторону чернеющих вдали высоток.

Масяня застонала и села. Сладко потянувшись до хруста в суставах, она огляделась по сторонам:

– А где Бяха, мальчики, в магазин пошел?

– Будет нам магазин! – зло ответил Ригель. – Последний флакон был у него в заначке, так что теперь, Зужа, тащись через дорогу и бери на троих, как обычно. А мы тут пока с Масянькой за жисть покумекаем…

Бомжиха начала безропотно расстегивать пуговицы верхней кофточки.

Зужа не стал спорить – он тут был человеком новым, и в отсутствие Бяхи власть по праву старшинства переходила к Ригелю. Он встал, отряхнул с одежды песок и затрусил в сторону бетонного забора, ограждающего кольцевое шоссе.

Магнитное покрытие на дороге еще не успело остыть и распространяло резкий, неприятный запах. Он протиснулся в дыру, выглянул из-за столба придорожной рекламы, бросил внимательный взгляд направо, потом налево, а затем, от греха подальше, поглядел вверх. Штраф за переход в неположенном месте обошелся бы в тридцать семь деревянных, а это немедленный арест. Но, к счастью, машины здесь ходили редко, и камер наблюдения на этом участке не было. Дождавшись, когда мимо прогудит стотонный дальнобойщик, Зужа рванул через дорогу.

С ярко светящегося рекламного щита за нарушителем правил дорожного движения безучастно наблюдал седоватый ковбой с яркой упаковкой в руке. Надпись на рекламе гласила: «Только „Мальборо“ приведет тебя в страну грез».

Ларек, обслуживающий редких ночных прохожих да бомжей, живущих хабаром со свалки, чернел в сотне метров от забора первым бастионом цивилизации. Перед ларьком стоял приземистый антиграв-купе. «Сони-Моторола-Даймлер», – подойдя поближе, прочел Зужа на багажнике. Парочки, не располагавшие деньгами на мотели, часто выбирались сюда, чтобы потрахаться на пустыре.

Машина чуть слышно загудела, приподнялась над землей и потянулась к переезду. Зужа подождал, когда поднимется стальная пластина, защищающая окошко, и пробормотал в глубину: «Две „Столичных“ и „Белый медведь“». В зарешеченной бойнице появился считыватель. Зужа вставил в него карточку. На экране высветилась цифра, после чего на полку, заменявшую прилавок, легли три разовых шприца в яркой упаковке. Зужа сгреб их дрожащими пальцами и, воровато оглянувшись по сторонам, побежал обратно к пролому.

Дорога здесь изгибалась большой дугой, поэтому обзор при переходе отсюда был намного меньше. Ковбой «Мальборо» все так же безучастно наблюдал за тем, как бомж, убедившись, что трасса пуста, готовится рвануть вперед.

Вдыхая на бегу запах дороги и ловя краем глаза отблески фонарей, Зужа вдруг отчетливо представил, как «Столичная» растекается по венам, принося тепло и умиротворение. Расслабившись, он сбросил темп и пропустил момент, когда из-за поворота вылетел на полном ходу большой черный антиграв.

Машина взревела сиреной, вильнула, раздалось гудение тормозной системы, переходящее в визг, и из-под днища вылетел сноп разноцветных искр. «Сомода-Стрейнджер 850SL», – успел прочитать на капоте Зужа, прежде чем его отшвырнуло в сторону, и он потерял сознание.

Водитель заметил появившегося словно из-под земли пешехода и даже успел рвануть на себя руль, но аварийный автопилот отреагировал на долю секунды быстрее. Раздался сигнал тревоги, машина врубила освещение, отключенное на пустой трассе для экономии, и выполнила маневр уклонения. Магнитный слой днища чуть царапнул по дорожному покрытию. На мониторе забегали желтые и красные ряды цифр внутренней диагностики.

Первым делом убедившись, что антиграв в порядке, водитель отогнал его с проезжей части на полосу безопасности, выскочил наружу и со всех ног кинулся к сбитому человеку, чернеющему посреди дороги кучей грязного тряпья.

Как и следовало ожидать, это был бомж. Теперь он сидел на асфальте и чумовато озирался.

– Тебе что, урод, жить надоело? – Водитель схватил бомжа за грудки, приподнял и начал трясти. – Накурился, скотина, так топай на переход…

Бомж молча ухмылялся щербатым ртом. Он прищурил глаза, и на мгновение это узкое лицо с характерной ямочкой на подбородке показалось водителю очень знакомым.

Мимо пролетала малолитражка. Водитель обернулся на звук и ослабил хватку. Бомж немедленно воспользовался предоставленной возможностью. Он толкнул водителя в грудь, вырвался и отработанным движением, словно преодолевая элемент армейской полосы препятствий «разрушенная кирпичная стена», – нырком, руками и ногой вперед вонзился в пролом, отпрыгнул, перекатился на бок и, выполнив (похоже, машинально) вполне грамотный уход от неприцельной стрельбы, помчался в глубину пустыря.

Водитель погнался за ним, но, добежав до забора, оглянулся на брошенную машину и благоразумно остановился. Сквозь дыру был виден костер, вокруг которого копошились едва различимые фигуры.

Водитель вернулся в машину. На пульте бортового компьютера светилась надпись: «Дать оповещение о ДТП? Да-нет». Он заглянул в салон, глубоко вздохнул и дал отбой. Машина тронулась. Шеф на заднем сиденье заворочался и продрал глаза:

– Ты что, придурок, ездить разучился? Я чуть на пол не упал!

– Простите, Иван Денисович, пешеход на трассу выскочил…

Шеф крутанул регулятор прозрачности стекол и глянул на улицу:

– Ну, ты и козел, Колян! Ты куда меня завез?

– На хайвее пробка на два часа, Иван Денисович, – терпеливо объяснил Колян, – я по окружной быстрее проскочу.

Шеф недовольно засопел, врубил встроенный в спинку кресла лазерный телевизор и стал просматривать запись утреннего заседания государственного совета. Камеры стояли на верхней галерее, и депутаты, чинно сидящие в два ряда перед толстой рожей шефа, смотрелись как шахматы на доске.

Колян перевел взгляд с зеркала заднего вида на дорогу и ехал, вполуха слушая выступление очередного слуги народа:

«Я хочу, чтобы все уважаемые депутаты поняли – социал-демократическая партия не выступает за введение сухого закона. Нам достаточно примера Соединенных Штатов, когда они ухитрились за какие-то полгода загнать в тень чуть не четверть денежного оборота страны и обрушили экономику. Но мы по- прежнему ратуем за запрет рекламы наркотиков по телевидению, в общественном транспорте и на уличных щитах. Мы требуем, чтобы все предприятия, производящие наркотические вещества, были национализированы…»

– А теперь реклама! – прервал депутатский речитатив бодрый голос телеведущего. Послышалась характерная мелодия. Колян знал этот ролик – там демонстрировался переполненный зал аукциона «Сотбис».

– Лот триста семнадцать. Картина Леона Мазайкера «Лиловый дым», миллион девятьсот! Мужчина в пятом ряду – два миллиона сто! Кто больше? Два миллиона сто – раз! Два миллиона сто – два! Два миллиона сто – три! Картина продана!

Леон, уже третья ваша картина продается по цене выше полутора миллионов. Откуда вы черпаете