Порубит!

В отличие от самолетов, любой вертолет при аварии в воздухе падает брюхом вверх. Дело в том, что двигатель расположен вверху, под несущим винтом, и центр тяжести у любой вертушки находится очень высоко. Как только двигатель перестает работать, немедленно исчезает тяга, и центр тяжести мгновенно смещается, вертолет переворачивается тяжелым винтом вниз. Именно поэтому выпрыгивать из падающего вертолета нельзя – винтом на куски порубит.

Но на этот раз до конца перевернуться вертолет не успел – слишком небольшой была высота, с которой он падал. Метров двадцать пять, не больше. Он успел повернуться только наполовину и врезался в землю носом, пропахав склон и высекая искры из базальта, находившегося под тонким слоем почвы. Во все стороны полетели комья земли. Оказавшееся на пути подбитого вертолета деревце было сметено в сторону. Метров через семь вертолет остановился, пропахав в земле огромную борозду, словно здесь прошел плуг какого-то великана. Кабина пилотов смялась в гармошку, но хвост, где в момент удара о землю находились Колыма и София, уцелел. И девушка, и блатной снова пролетели через весь салон и упали на переднюю стенку, ставшую теперь полом. На этот раз внизу оказалась София, но Колыме это не помогло. Что-то твердое врезалось ему в голову чуть выше виска, и блатной отключился.

Как правило, после таких крушений не выживает никто. Но Колыме и девушке повезло – «Ми-24» как раз шел на дозаправку, его баки для горючего были почти пусты и поэтому не взорвались.

Опустив «Иглу», мужик в шлемофоне внимательно наблюдал за предсмертной агонией подбитого вертолета. Когда вертушка рухнула вниз, скрылась из виду и до ушей стрелявшего донесся глухой удар, мужик негромко, но довольно хмыкнул себе под нос и совершенно спокойно пошел вниз, к поджидающему его вездеходу. Из люка машины торчала чья-то голова в таком же, как и у стрелявшего, шлемофоне.

– Порядок? – сипло спросил высунувшийся.

– Сам не видел, что ли? – отозвался стрелок. – Когда я берусь за дело, то делаю его хорошо и довожу до конца.

– Ну да... Расскажи кому другому, я-то тебя давно знаю. Почему взрыва не было?

– Ты больше голливудских боевиков смотри, – с насмешкой ответил стрелок, протягивая своему собеседнику «Иглу». – Взрывы не всегда бывают. Они же здесь дозаправляться вроде как собирались, значит, баки пустые. Нечему взрываться.

– А... – протянул второй мужик.

– Вот тебе и «а», – передразнил подельника стрелок. – Ну, чего рот раскрыл? Возьми бандуру! Или я, по-твоему, прямо с ней в машину полезу? – В этой паре стрелок явно был старшим.

– Давай, – опомнившись, отозвался мужик из машины, принял от стрелявшего ПЗРК и скрылся в люке. Стрелок запрыгнул в машину, опустил в раскрытый люк ноги и через секунду тоже исчез внутри.

– Заметил, куда они сверзились? – не оборачиваясь, спросил его подельник, уже взявшийся за рычаги управления. – Мне отсюда ни фига видно не было. Только звук слышал слева.

– Слева он и упал, – ответил стрелок. – Он, зараза, когда я его подбил, еще трепыхаться пытался, вот и отлетел в сторону.

– Показывай тогда давай.

– Чуть спуститься надо и налево. То есть направо. Если мы развернемся, то направо надо.

– То налево, то направо...

– Рули давай!

Вездеход тронулся с места, развернулся и медленно пополз сквозь хилый лесок к месту падения вертолета.

– Порядок! – крикнул один из зэков, выглядывавших из-за края баррикады. – Это он! Живой! Сам идет!

– Разойдитесь, пацаны! Дорогу ему дайте! – громко крикнул Степан. – И не кидайтесь на него сразу, пахан в ШИЗО две недели, считай, отмотал. Его сначала в жилку отвести надо, согреть...

Степан сам не раз попадал в ШИЗО и прекрасно знал, что в первую очередь необходимо вышедшему из изолятора. Даже не еда – тепло. Повинуясь жестам Степана, зэки отошли на несколько шагов от баррикады и освободили место. Через несколько секунд раздался хруст снега под ногами, и за баррикаду зашел Батя. Он сделал два шага, остановился и покачнулся.

– Батя! – Степан рванулся к смотрящему, но тот остановил его, подняв руку вперед ладонью. И Степан, и вся качнувшаяся вместе с ним вперед толпа застыли. Еще секунду Батя молчал, а потом тихо, с ощутимым трудом сказал:

– Не надо, Степан. Дойду.

Это было не пустое хвастовство. Смотрящий и правда чувствовал, что еще в силах идти сам, а значит, и принимать помощь от пацанов не нужно. Это был один из принципов Бати – до тех пор, пока это возможно, полагаться только на себя, не просить ничьей помощи.

В это время за спиной Бати из-за баррикады показались еще двое блатных – это были те, кто отводил на обмен Клебанова. Соглашаясь на это, пацаны рисковали жизнями – никто не мог помешать «хозяину» отдать вертухаям приказ пристрелить их, как только они отпустят заложника. Только сейчас, когда обмен уже произошел, они могли вздохнуть спокойно.

Обменять смотрящего на Клебанова взбунтовавшиеся блатные согласились сразу, не раздумывая. Но переговоры насчет того, как этот обмен состоится, заняли больше часа. Ни администрация, ни блатари не доверяли друг другу ни на грош.

Васильев хотел, чтобы сначала зэки отпустили взятого ими в заложники офицера, а уж потом он выпустит Батю. Блатные, разумеется, требовали, чтобы все происходило наоборот: сначала Васильев отпускает смотрящего, а потом они отдадут ему своего заложника. Переговоры уперлись в тупик, и обеим сторонам пришлось идти на уступки. Васильев предложил, чтобы обмен произошел на середине свободного пространства между ментовским заслоном и баррикадами блатных. Два блатных ведут Клебанова, два охранника – Батю. На середине они обмениваются и расходятся каждый к своим.

Подумав, блатные согласились, но поставили два условия. Первое – чтобы обмен произошел не посередине открытого пространства, а в нескольких шагах от их баррикады. Второе – чтобы вертухаи шли без оружия. В этом случае после обмена вертухаи из заслона стрелять в блатных не смогли бы – их бы прикрывали те, кто вел Батю, и освобожденный Клебанов. Конечно, риск все равно был, но так его удалось свести к минимуму. Начальник лагеря согласился. Он так хотел этого обмена, что был рад любому варианту, на который согласны блатные. Он даже не собирался никого обманывать. Зачем, если через полчаса после обмена всех этих уголовников все равно перемочат спецназовцы?

И вот теперь обмен был произведен, и освобожденный Батя стоял среди своих.

– Пойдем в жилку, пахан! – крикнул Степан. – Эй, пацаны, дайте дорогу!

По-прежнему чуть покачиваясь, Батя пошел следом за Степаном, Чижом и еще парой авторитетных пацанов. Смотрящий сам вошел в жилую зону и опустился на единственный во всем помещении стул – пацаны специально для смотрящего вытащили его из баррикады.

– Держи, Батя, – к смотрящему подскочил Чиж и протянул ему стакан горячего чая, тоже приготовленного специально для пахана. С продуктами, чаем и даже куревом у блатных пока проблем не было – два часа назад их всем обеспечил Васильев, когда ему пригрозили смертью заложника. Вообще-то еще больше продуктов и прочих полезных вещей было в захваченной пресс-хате, но пользоваться чем-то, что раньше принадлежало «сукам», блатным было западло. И поэтому многие бесценные по лагерным меркам вещи – табак, чай, сало, лук – просто выбросили на снег.

– Спасибо, Чиж, – поблагодарил пацана Батя, принимая стакан и неторопливо отпивая глоток горячего, почти обжигающего напитка. Только сам Батя знал, чего ему стоили эти спокойствие и неторопливость. Следом за Батей, Степаном и Чижом в барак прошли еще четыре наиболее авторитетных пацана, прочие остались снаружи. Сейчас все они стояли и молча ждали, пока смотрящий немного придет в себя – что такое ШИЗО, никому из них объяснять было не надо.

Батя раз за разом отхлебывал чай, заедая маленькими кусочками протянутого Степаном черного хлеба. С каждым проглоченным куском и с каждым глотком чая к Бате возвращались силы. Он снова выжил, снова