территории! Чтобы я тебя больше не видел!

С Ковалевым все было ясно – надрался до потери реальности. Отец Василий пожал плечами, поднялся, прошел к шашлычной и только здесь, увидев Веру, вспомнил про девчонку.

– Прости меня, Вера, – подошел он к продавщице. – Я не понимал, что делаю.

– Все нормально, батюшка, – махнула рукой Вера. – Объяснила я ей, все рассказала, что знала: и как документы отнимают, и как ломают... и что потом сутенеры вытворяют, – она нервно вздохнула.

– А где она?

– Домой пошла. У нее ведь беда: контракт уже подписан, завтра выезжать. Откажется – неустойку будет платить в размере двойного аванса, а эта дура и аванс уже на тряпки спустила.

– Много?

– Вроде немного. Всего-то двести баксов, да только с неустойкой уже четыреста получится, а где их взять?

Отец Василий задумался. Формально от этого контракта откреститься было нетрудно. Надо еще проверить, все ли у них в порядке с лицензией. Но вот беда, на практике все наверняка пойдет по-другому, не привыкли местные жители свои права отстаивать, законов и тех не знают. Да и не судебные исполнители к девчонке придут, а простые усть-кудеярские бандиты. И защитить ее будет некому – вон он, главный «защитник», в кустах переработанное пиво сливает.

Стрелка в тот вечер к нему не подошла – страсть как не любила умная лошадка запаха спиртного. И от этого отец Василий переживал даже больше, чем от своего разлада с женой. В последние дни Ольгино настроение непредсказуемо изменялось, беременная жена то становилась непомерно плаксивой, то вспыхивала как огонь. Она и сама понимала, что все дело в таинственных гормональных переменах, но поделать с собой ничего не могла. А в этот раз у нее еще и повод был: и пришел поздно, и пивом за версту воняет.

Он по-прежнему горячо любил ее, и по ночам, когда в жене опять-таки что-то неуловимо менялось и она становилась покладистой, прижимал ее пышное тело к себе и подолгу слушал, как стучит ее сердце, – услышать его тихий мерный стук пусть не сразу, но удавалось.

И тем не менее от размолвки с лошадью он переживал больше. Может быть, потому, что жена наутро все забыла и радостно поставила перед ним тарелку с блинами и кружку с киселем? Лошадь такой возможности замириться с единственным мужчиной в доме не имела и продолжала дуться.

– Мы с тобой завтра вместе на Студенке погуляем, – пообещал он Стрелке, но кобыла только презрительно фыркнула и отошла.

– У нее, наверное, климакс, – весело прокомментировала сценку наблюдавшая за происходящим с крыльца Олюшка. – Ты не расстраивайся, иди, вечером помиритесь.

Отец Василий обернулся, помахал жене рукой и бодрым шагом направился на службу.

Суббота оказалась на редкость суматошной. Сразу после утрени к отцу Василию подошла целая делегация, и все хотели ответа, по сути, только на один вопрос: что делать с Ковалевым. Священник уже тысячу и один раз пожалел, что когда-то вообще в запале затронул эту тему, прежде всего потому, что прихожане упрямо переиначивали все, что бы он ни сказал. А главное, в их жестких, безапелляционных требованиях он слышал давно знакомые парфеновско-ковалевские нотки: «Мы – хорошие, а все остальные – сплошь козлы, не заслуживающие ни малейшего сочувствия и понимания». Народ действительно почти ничем не отличался от своих правителей, ибо по сути исповедовал те же самые мирские, столь далекие от христианских, ценности.

И совсем уж анекдотичным выглядел тот факт, что Ковалевым были недовольны все: и те, чьи дети получили по заслугам, и те, чья родня «попала» по явному недоразумению. В какой-то момент отец Василий даже подумал, а не скрывается ли за всем этим где-нибудь на самом верху районной власти некий тайный «антиковалевец», уж очень слаженными показались ему действия делегации... Но почему этот гипотетический заговорщик выбрал в качестве главного ударного орудия именно священника, так и оставалось неясным.

А к обеду пришел сожитель матери вчерашней девицы, получившей по инициативе отца Василия суровый, но правдивый «урок жизни» у бывшей путаны, а ныне расторопной, хваткой продавщицы Веры. Мужик был исполнен благодарности и раскаяния.

– У меня, бл..., и в мыслях не было, бл..., что это такое, бл..., – как заведенный твердил он. – Мне Машка говорит, ты слышал, чего Катька учудила? В Турцию, бл..., хочет поехать на заработки... А я чо? Я в этом, бл..., разве чего понимаю? А теперь контракт посмотрели вчера – и Машка, и я... а там надо неустойку платить! Бл...! А где я такие бабульки огребу? Я и получаю-то раз в десять меньше... бл..., и то не сразу, бл...! А Машка мне говорит: или бабки найдешь, или знать тебя не хочу! Во чо делает, бл...! А тут еще и Катька ревмя ревет... кричит, я в проститутки не записывалась!

Священник слушал и мерно качал головой. Он не знал, где этот мужик найдет четыреста баксов. Он не знал даже, хватит ли у него отваги пойти и просто набить морду тому, кто подсунул этот контракт дочери его женщины. Но он точно знал: еще несколько таких «прихожан», и у него закипят мозги.

Но и это было еще не все. Потому что к четырем он узнал, что двери фирмы «Топ-модель» неизвестные измазали солидолом, видимо из-за отсутствия дегтя, а к пяти ему позвонили из области и поставили в известность, что его просьба о возобновлении духовной работы в следственном изоляторе не укладывается в ведомственные инструкции МВД, а потому и не имеет шансов на удовлетворение. И это был уже полный обвал – отец Василий почему-то искренне верил, что более продвинутая в смысле демократизации «область» поддержит его гуманное начинание. Но, похоже, до смерти перепуганное кровавым усть- кудеярским побоищем областное начальство как-то связывало трагические события в изоляторе со священником и второго тура событий не желало.

Так что домой отец Василий шел настолько перегруженный эмоциями, что, когда у райбольницы к нему подошли три крепких мужика, даже не придал этому значения.

– Тормози, поп, – насмешливо распорядился один. – Базар есть.

Священник сразу услышал, как мощно застучала в висках кровь, и попытался разглядеть, с кем, собственно, «базар будет держать», но в полной темноте мог увидеть только слабые контуры фигур.

– Много на себя берешь, поп, – так же насмешливо продолжил мужик. – Наверное, в скворечню давно не получал.

– И получал, и отвечал, – в тон ему ответил священник. – А если базар ко мне имеешь, валяй, а я послушаю.

Мужик опешил.

«Не местный, – сразу понял отец Василий. – Наши меня знают!»

– Э-э, да ты, я вижу, нездешний, – еще наглее протянул отец Василий. – Ну, иди ко мне, я тебе грехи отпущу. – «Мамочки родные! – приостановился он. – Что это со мной?!»

Мужик моментально собрался, но быстро сообразил, что нападать на него первым никто не собирается, и переглянулся с дружками.

– Ты бы угомонился, поп, а то у тебя ба-альшие неприятности будут.

– От кого? От тебя, что ли?! – даже не соображая, что делает, выдал отец Василий. – Давай-давай, посмотрим, какие от тебя могут быть неприятности. Чего задумался? Покажи, чего умеешь! – Прежний Мишаня Шатун пер из него со всей своей первобытной мощью и непроходимой прямолинейной тупостью, и он уже ничего не мог с собой поделать.

Мужики слегка изменили диспозицию, и отец Василий, поддразнивая их и провоцируя на первый шаг, доверчиво вошел внутрь условного, но вполне реального треугольника. Кто-то положил ему сзади руку на плечо, и прежний многоопытный Мишаня Шатун, крепко прижав чужую ладонь своей, присел и провернулся на месте.

В полной ночной тишине кости затрещали оглушительно, почти как выстрел. Мужик ахнул. Но отец Василий этого уже не слышал; стремительная подсечка и, еще на лету, ребром ладони в нос второму, и вот он уже стоит один на один с лидером.

– Твоя очередь, шеф, – усмехнулся он в бороду. – Или ты только чужими руками мастак стрелки разводить?