ветками, лишь кое-где устилая землю желтым, шуршащим под ногами ковром. Впрочем, теперь, к вечеру, посвежело, и отец Василий остался доволен тем, что надел под рясу теплую безрукавку.

– Садитесь, батюшка, – кивнул Ковалев и достал из стоящего под столом ящика две бутылочки пива. – Будете?

– Можно, – согласился священник и принял протянутую бутылку. Уже стемнело, но света от расположенной неподалеку шашлычной вполне хватало, чтобы видеть мимику Ковалева.

– Вот смотрю я на вас, батюшка, и думаю, – продолжил Ковалев. – Умнейший ведь мужик, все при вас, а в мире с людьми жить не умеете.

Священник наклонил голову, но возражать не стал.

– Почему вы все видите в черном свете? – патетически воздел руки главный милиционер города. – Зачем вы во всем ищете заговор или злой умысел? Почему думаете, что вокруг вас не осталось простых, порядочных людей?

– Есть и порядочные, – не согласился священник.

– Если судить по вашему поведению, – усмехнулся Ковалев, – то порядочных не осталось. Разве не ясно, что не было у моих ребят никакого намерения убить Тохтарова? Тем более что еще ничего не доказано, его могли убить и арестованные.

– Оставьте мертвых в покое, Павел Александрович, – попросил священник. – Ближе к делу.

– Вот и я о том же! – воскликнул Ковалев. – Давайте мы оба оставим мертвых в покое! Давайте! Прямо с сегодняшнего дня! Хватит сведения счетов! Хватит ковыряния в грязном белье! Хватит видеть во всем только дьявольские козни плохих ментов! Неужели мы не сможем договориться? Ведь в одном городе живем, одних и тех же людей спасаем!

Священник вздохнул. Насчет того, что они одних и тех же людей спасают, было сказано сильно.

– О чем вы хотите договориться? – спросил он милиционера.

– Да хотя бы о том, что вы не будете заниматься политической деятельностью, – Ковалев в сердцах стукнул о пластиковый стол бутылкой.

– Извините?

– Я об этом вашем комитете! Сколотили, понимаешь ли, из бандитской родни комитет и мешают работать!

– Я не создавал этого комитета, – покачал головой священник. – И не я регулирую его деятельность. А что до их требований, то я безусловно нахожу их справедливыми. Людей можно приводить в ваше ведомство только по закону, и никак иначе.

– А кто вам сказал, что было иначе?! – возмутился Ковалев. – Да я, если хотите знать, с этими козлами каждую закорючку в законе вынужден соблюдать! Иначе меня ихние адвокаты просто сожрут!

– Ну, со мной вы не шибко церемонились, – улыбнулся отец Василий. – Прицепили наручниками к батарее...

– За это я уже извинялся, – прервал его Ковалев. – Пшенкина тоже наказал. Чего вам еще надо?! На колени упасть?! Не дождетесь! Я вам не старушка набожная! Не привык, знаете ли, прогибаться... Ни перед кем!

Он залихватски опрокинул в рот бутылку, и отец Василий почувствовал, как жарко разгорелось его лицо, а кисти начали почти непроизвольно сжиматься и разжиматься.

– Ну, положим, Парфену вы в баньке спинку терли, – не удержавшись, ухмыльнулся отец Василий и тут же об этом пожалел. Не следовало использовать информацию, полученную на исповеди, – тягчайший грех! «Господи, спаси и сохрани! – мысленно взмолился он. – Господи, прости!!!»

Ковалев булькнул носом, дернулся и скрючился в три погибели под столом, надрываясь кашлем, – пиво явно двинулось не в то горло. Отец Василий поднялся со стула, обогнул столик и пару раз хлопнул Ковалева по спине. Тот еще несколько раз кашлянул и, утирая ладонью подступившие слезы, разогнулся.

– Ладно, извините, Павел Александрович, – примирительно попросил отец Василий. – Действительно, хватит нам о мертвых, давайте о живых поговорим.

Ковалев, осознав, что перед ним извинились и тем самым как бы признали свою неправоту, с облегчением достал сигарету.

– Можете мне поверить, Павел Александрович, – спокойно перехватил инициативу отец Василий. – Я не более виновен в создании этого комитета, чем вы – в смерти майора Тохтарова.

Ковалев на секунду помрачнел, но быстро взял себя в руки. С ним шли на мировую, и этого было достаточно.

– Я вас ни в чем не обвиняю, – шмыгая носом, заверил он. – Просто хочу, чтобы вы поняли – мы работаем с таким контингентом, что... в общем, не стоят они того, чтобы их защищали! Не стоят!

– Каждый имеет право на защиту, – спокойно не согласился священник. – Без исключений.

– Вы их не знаете, – решительно замотал головой Ковалев. – Они сами себя гробят. Сами, понимаете? Я не первый год в этой системе и вижу: спасать преступников – все равно что спасать наркоманов – бессмысленно и бесполезно. Их нельзя жалеть: это давно уже не люди.

«Господи боже мой! – подумал священник. – До чего же он похож на Парфена! Как он тогда кричал? „Кого вы жалеете? Наркоманов? Они давно уже трупы!“ Но Ковалеву я об этом сказать не могу, раз уж обещал не трогать мертвых».

Ковалев начал монотонно то ли жаловаться на свою ментовскую судьбу, то ли оправдываться, живописуя общую картину сценками из своей нелегкой жизни, и отец Василий понял, что Павел Александрович, должно быть, еще до пива изрядно принял на грудь. Вел он себя совершенно неадекватно и явно забыл, зачем, собственно, они здесь встретились.

– Вы думаете, мне легко?! – в голос вопрошал он, открывая очередную бутылку крепкого импортного пива и тыча себя в грудь костистым кулаком. – Одни адвокаты чего стоят! Поубивал бы! Ей-богу поубивал бы!

– Не трогайте бога, – попросил отец Василий. – Лучше о своей жизни подумайте, может быть, и поймете о ней что-то важное.

– Я думаю, – кивнул Ковалев. – Я-то думаю... А вот вы... вы! Вы мне не все говорите! – он погрозил священнику пальцем. – Вы думаете, я этого, как его, Чукалина не запомнил?! Ошибаетесь! Что он делал в кабинете у Копылова? А?! Кто его выпустил из изолятора? Я спрашивал – Пшенкин не отпускал!

Отец Василий растерянно отвел глаза. К такому вопросу он готов не был. Действительно, Коробейник попался на глаза Ковалеву в кабинете Бухгалтера, причем в компании отца Василия. Как объяснить Ковалеву такое роковое совпадение, он не знал. Впрочем, там и Лось был, и два его вооруженных автоматами охранника, но у Ковалева эти мрачноватые фигуры никаких вопросов не вызывали.

– Молчите?! То-то же! Вот и я буду молчать! – Ковалев потянулся за очередной бутылкой и едва не повалился под стол. – Мы никогда с вами не договоримся, – внезапно констатировал он. – Никогда. Мы разного поля ягоды.

Наверное, он был прав. За все то время, когда они разговаривали, хотя и говорил в основном Ковалев, он ни разу не отозвался ни об одном человеке с приязнью – даже на Тохтарова под конец покатил... Похоже, что задержанные становились для него грязью под ногами в тот самый момент, как попадали в его учреждение, никаких исключений начальник всей местной милиции просто не допускал.

– Да. Мы разного поля... – словно утверждаясь в своей мысли, повторил Ковалев. – Мы никогда не договоримся.

– Попробуйте пост, – предложил священник.

– Какой пост? – не понял Ковалев. – Зачем?

– Голова свежее становится, – объяснил священник. – Это довольно просто: некоторое время не пить вот этого, – он указал на почти пустой ящик из-под пива. – Ну и никакого мяса... Уверяю, что тогда для вас многое станет более понятным.

– Может, мне еще к тебе на исповедь прийти? – с тяжелой, необъяснимой ненавистью произнес Ковалев.

– Лучше не ко мне, Павел Александрович, – покачал головой священник. – Другому вам исповедать свои грехи будет легче.

Ковалев тяжело поднялся и пошел прочь, куда-то к кустам, расстегнул брюки и вдруг оглянулся:

– Не дождешься, сука поповская! – надрывно произнес, почти прокричал он. – Пошел вон с моей