Он довольно быстро собрался, отдал распоряжения Алексию и Тамаре Николаевне и вскоре уже ехал в Красный Бор. Мимо проносились поля зрелой кукурузы, то там, то здесь показывались из-за бугра зеленые веселые перелески, и жизнь уже не казалась такой тяжелой, а проблемы нерешаемыми. «Просто подойду к нему и спрошу, – думал отец Василий о Коробейнике. – И нечего здесь огород городить! Когда это я от проблем прятался?!»

Мужчина вел машину почти профессионально, на довольно приличной скорости, так что до Красного Бора добрались даже раньше, чем планировали. Они съехали с трассы на довольно прилично заасфальтированный проселок, проехали сквозь деревню насквозь и свернули вправо, к виднеющимся вдалеке длинным невысоким строениям.

– Мы, что называется, на выселках устроились, возле самого леса, – улыбнулся мужчина. – За хлебом, правда, приходится на машине ездить, но мы уже привыкли. Вроде и до фермы недалеко, а воздух все равно свежее.

Отец Василий понимающе закивал. Судя по манерам и разговору, мужчина был из городских, явно фермер, из новых. После перестройки их переехало в деревню довольно много. Понятное дело, освоиться сумели не все, но те, кто смог, обычно ни о чем не жалеют – продукты свежие на столе, да и с деньгами у них куда как лучше, чем в колхозе.

У невысокого оштукатуренного дома они остановились. Мужчина поставил машину под навес, вышел и широким жестом пригласил отца Василия пройти в дом. Священник прихватил с заднего сиденья корзинку с дарохранительницей и прошел следом.

Когда они прошли сквозь темные сени и оказались в небольшом беленном известью зале, отец Василий инстинктивно потянул носом, но привычного запаха, какой бывает в домах тяжелобольных людей, не ощутил. Он вообще не ощутил здесь запахов жизни. Не пахло ни борщом, ни оладьями, ни даже покупным хлебом. Только дух давно не топленного помещения висел здесь, да еще запах плесени и старой гнилой древесины.

– Вот мы и пришли, батюшка, – бодро произнес мужчина. – Позвольте, мы вам поможем. Рваный, возьми у священника корзинку.

Отец Василий кинулся назад, но его умело перехватили за горло, а в почки ему тут же уткнулся твердый ствол.

– Тихо-тихо, батюшка, не дергайтесь. А то бо-бо сделаю, а это никому не надо.

Священник скосил глаза и ощутил, как кровь прилила к лицу. Справа от него стоял парень с косым шрамом через правый глаз, тот самый, что заказывал отпевание Парфена несколько дней назад.

– Вот и хорошо, вот и молодец, – шепотом пропел у него под ухом тот, что прижал его горло. – Отдай корзинку. И тихо, а то будешь иметь неприятности. Быстро!

Отец Василий молча протянул корзинку – освободить правую руку в этой ситуации не мешало. Но помеченный шрамом Рваный, вместо того, чтобы взять ее, стремительно защелкнул на его запястье наручник.

– Вторую руку давай, – грубо распорядился он. – Нет, не так! Сзади дай!

Сознание возвращалось толчками. Свет. Сумерки. Снова свет, уже ярче. Прямо перед его лицом возникло что-то белое и шершавое на вид. Отец Василий сосредоточился. По белой стене полз маленький красноватый паучок. Он упорно пробирался вверх, но потом срывался и снова повисал на своей паутинке, отчаянно перебирая лапками. И снова он умудрялся зацепиться за поверхность стены, и снова принимался зачем-то карабкаться вверх.

В ушах шумело, а перед глазами плавали цветные фигуры. Отец Василий повернул голову и почувствовал что-то теплое и мокрое, медленно стекающее по шее.

– Батон! Он очнулся.

Отец Василий довернул голову еще. На табуретке сидел Рваный. Он тревожно смотрел на священника, время от времени выжидательно оглядываясь.

– Батон, блин! Где ты?! Я тебе говорю, он очухался!

– Иду.

Послышались тяжелые шаги, и над священником навис второй, тот самый благообразный, приятный на вид мужчина, который и привез его сюда.

– Ну, что, очнулись, батюшка? – заботливо поинтересовался он. – Вот и ладушки, вот и хорошо.

Отец Василий попытался встать, но закашлялся.

– Осторожнее, батюшка, мы тут вам удавочку приладили, – улыбнулся Батон. – Вы головкой-то не дергайте, а то задушитесь еще.

Рваный громко, нагло заржал.

Священник пошевелил заведенными за спину кистями. Наручники надежно соединяли обе руки. Он прикрыл глаза и сосредоточился. О том, куда именно он поехал, не знает никто. Это плохо. Но диакон Алексий должен был запомнить, что в Красный Бор. И это уже лучше. Беда в том, что от самого Красного Бора они находились километров за шесть. Могут не найти. Да и искать его некому. Ковалев? Смешно! А Олюшка так и поймет, что он куда-то уехал, и Алексий это подтвердит. Значит, раньше завтрашнего утра тревогу никто не поднимет. Но будут ли они находиться здесь до завтрашнего утра? Это вопрос. Неизвестно. Зависит от того, что им надо.

– Моргалы открывай! – грубо потребовал Рваный. – Неча из себя раненую лебедь корчить!

– Давайте-давайте, батюшка, просыпайтесь, – насмешливо вторил ему Батон. – Некогда нам с вами в поддавки играть. Время – деньги!

Священника потрепали по щеке, и он открыл глаза. Батон склонился прямо над ним. Оружия в руках не было ни у того, ни у другого. Но это ничего не значило.

– Зачем? – спросил он. – Зачем вы так?

– Вы нам нужны, – просто ответил Батон. – А не дергались бы, так ничего бы и не было. Сидели бы мы с вами да чаек попивали.

«Ах ты, какой душечка!» – подумал священник и, упираясь каблуками в пол, придвинулся к стене. Так захлестнувшая горло удавка мешала меньше.

– Ну-у, вы, я вижу, совсем пришли в себя, – усмехнулся Батон.

– Я тебе говорю, эта гнида поповская очухалась давно! – привстал с табурета Рваный. – А то лежит, под бревно косит!

– У меня к вам один вопрос, – уже серьезнее сказал Батон. – Кто такой Бухгалтер?

Отец Василий инстинктивно прищурил глаза. «И эти туда же! – подумал он. – Никак у этого Бухгалтера все парфеновские деньги лежат. Иначе бы они все не суетились».

Отец Василий не знал, что ответить. Он догадывался, что если все пойдет по их сценарию, то жить ему недолго. И неважно, известно ему, кто такой этот Бухгалтер, или нет – свидетеля не оставят. Значит, нужно потянуть время и сообразить, как повести все дело по-своему.

– Немного у вас вопросов, господин Батон, – тихо сказал он и попытался приподняться еще повыше, чтобы не чувствовать удавку вообще. Это не удавалось – малейшее движение, и удавка врезалась в горло. – Ослабьте, пожалуйста, – попросил он. – Мне трудно дышать.

– Сиди-и, гнида! – замахнулся на него Рваный, но Батон придвинулся ближе и начал ослаблять удавку.

– Спасибо, – кивнул священник. – А еще у вас вопросы есть? Или это все?

– А вы знаете еще что-нибудь? – заинтересованно вгляделся в него Батон.

– Я много чего знаю, – усмехнулся священник.

– Например? – подзадорил его Батон. Он произнес это столь беззлобно, словно они и впрямь сидели за чашкой чаю.

– Например, как Парфен умер, – сказал отец Василий. – Как он на самом деле умер.

– Чего ты гонишь?! – снова привскочил с табурета Рваный. – Это каждая «шестерка» знает!