в Африку. Кампос сказал тогда, что они ничего не смыслят в любви. Какие чувства бушевали в душе этого грубого человека, ставшего дезертиром? Аугусто видит его хмурое, сосредоточенное лицо.

— Не думаю, — возражает другой. — Просто ему хотелось стать сержантом. Он просил увольнительную, чтобы пойти вместе с другими капралами. Ой, мамочка родная! Видели бы вы, как он взбеленился, когда его не пустили! Уверяю вас, все из-за этого.

— Мне-то можете не рассказывать. Он мне сам сказал на прошлой неделе, когда был в карауле. Вы же знаете, что Роке остался и лейтенант его распекал. Уф, братцы! Видели бы вы, что стало с Кампосом! Я ему говорю: «Хуже будет, если он подаст письменный рапорт». А Кампос? Мне-то можете не рассказывать! Он сам мне сказал, что еще им покажет.

Много было разных предположений. Но наверняка никто ничего не знал.

Поведение Кампоса было по меньшей мере странным. Последний раз он нес караул на самой окраине деревни. Младший лейтенант дал ему свои часы, а сам пошел вздремнуть. Тишина царила полная. Перед тем как уйти, Кампос занес часы младшего лейтенанта в блиндаж. Заблудиться он никак не мог. Потому что линия фронта находилась сразу же за деревней. Стоило немного пройти вперед — и ты оказывался на вражеской территории. К тому же Кампос не раз бывал в разведке, да и ночь была светлой.

И все же он сбился с пути. Аугусто думает о нем… Неужели он действительно заблудился? А может быть, на полпути пожалел о совершенном? Или просто устал от жизни и решил покончить с собой? Никто никогда об этом не узнает. Перед военно-полевым судом, который тут же созвали офицеры, чтобы вынести приговор, Кампос покорно признал свою вину и даже не старался оправдаться. Однако решительно отверг политические мотивы. «В политике я ничего не смыслю! Я не понимаю ни того, что происходит здесь, ни того, что происходит там!» Быть может, на исповеди он открыл священнику истинную причину своего поступка? Если только он исповедовался. Аугусто думает обо всем этом, и по телу его бегут мурашки. Человек отдается во власть самых невероятных, самых нелепых чувств. А потом спрашивает себя: «Зачем? Зачем я это сделал?».

На рассвете Кампос появился возле сторожевых постов батальона. Какой-то солдат, мывший свой котелок перед завтраком, заметил его. Кампос подошел к нему и, хотя тот был безоружен, вручил ему свою винтовку и покорно дал увести себя, заведомо зная, что дезертирство карается смертной казнью.

Кампос — среднего роста, коренастый, мускулистый, с оливковой кожей. Шагает тяжело, склонив голову на грудь. Молчалив и никогда не смеется. Если какая-нибудь шутка развеселит его, улыбка чуть-чуть касается его губ. Аугусто нравилась его замкнутость, и он частенько подтрунивал над ним. Кампос в ответ только добродушно бурчал: «Ладно, каптер!» — и дружески хлопал его по плечу своей квадратной тяжелой ручищей.

Грузовик отправился за провизией как раз в то время, когда офицеры судили Кампоса. «Когда мы вернемся, — подумал Аугусто, — его судьба уже будет решена».

Так оно и случилось.

— Завтра Кампоса расстреляют, — сообщили ему. Вечером Аугусто пошел в медпункт.

— Стало быть, так ему на роду написано, — сказал Ледесма, который был фаталистом.

— Что за чушь ты мелешь! — воскликнул Аугусто.

— Тогда как ты объяснишь то, что он сбился с дороги и ничего не сказал в свое оправдание?

— А я почем знаю!

— Вот видишь!

— Бросьте дурака валять, — вмешался в разговор Луиса. — Просто малый свихнулся, вот и все. Осел и тот не заблудится в такую светлую ночь. Раз уж он задумал бежать, мог бы переждать где-нибудь в канаве. Попробовали бы меня схватить, когда у меня в руке маузер! Заварил кашу — защищайся, раз другого выхода нет!

— Ничего бы ему не помогло, раз это было предначертано, — стоял на своем Ледесма.

— А мне кажется, ему просто надоело жить, — вмешался кто-то. — Ведь во всем батальоне не сыщешь такого смельчака. Мы с ним были на Эль Педрегале. Так, клянусь богом, когда все бросились врассыпную, он даже с места не двинулся. У ж кто-кто, а он знает, что надо делать с винтовкой. Помнишь? — обратился он к Гусману. — Ты же сам видел.

Аугусто молчит, погруженный в свои мысли. Конечно, он помнит! Что же это — судьба? Самоубийство? Все так непонятно! Он предпочитает молчать. Он только чувствует, как тоска сжимает ему горло. «Завтра Кампоса расстреляют». Ни о чем другом он думать не может.

По вечерам, после ужина, повара, помощники каптера, дневальный, солдаты из кухонного расчета обычно шли в таверну пить вино. Аугусто усаживался в тени портала, где были свалены в кучу грязные котелки. Здесь же лежал ворох сухих щепок. Аугусто ложился на них, скручивал сигарету и закуривал. Он был один. Кате и Падрона — два ротных пса — резвились на площадке. Их привез с собой из Тетуана один из поваров. Аугусто часами пролеживал здесь, погруженный в свои мысли.

В этот вечер Аугусто сидит на каменной ограде. В печи на портале тлеют угли. Сквозь золу пробивается слабый фиолетовый отблеск. Луна. То ли возрастающая, то ли идущая на убыль — он всегда путает — льет свой свет на стертые ступеньки. Свет дрожит и соскальзывает с них, как вода, на изгородь маленького кладбища против церкви, украшая ее белыми и голубыми гирляндами. И кажется, будто их колышет, как ленту, легкий ветерок. «Уже апрель», — думает Аугусто. Мерцают звезды. Их несет на своей глади река. Некоторые из них падают в воду, весело расплескивая свет.

Аугусто встает. Идет к порталу, несколько секунд стоит в нерешительности, затем направляется в ризницу. Зажигает свечу.

Аугусто собирается писать очередное письмо сестрам. Он садится на пол. Ящик из-под консервированных помидоров служит ему столом. На ящике — огарок свечи и бумага. Но Аугусто не пишет. Он думает. «Завтра расстреляют Кампоса». В ризнице маленькое оконце с решеткой. Сквозь него пробивается молочная струя лунного света. Ризница напоминает мрачную тюремную камеру.

Он видел Кампоса в полдень, за решеткой, такого же, как всегда, степенного, серьезного. Аугусто украдкой взглянул на него. И ему почему-то стало стыдно. Кампос улыбнулся ему своей обычной улыбкой. Чуть-чуть.

Кампос ждет исполнения смертного приговора. Его расстреляют на рассвете. Об этом знают все. В таверне не слышно ни смеха, ни песен. Участь Кампоса гнетет его товарищей. Журчит река, ветер шелестит в листве, воркуют птицы, квакают лягушки. И над всем этим — тоскливая тишина, напряженное молчание солдат, думающих о Кампосе, приговоренном к расстрелу.

«А он? — спрашивает себя Аугусто. — О чем думает он? Какие мысли терзают его перед смертью?»

В семь утра отделение выстраивают. Аугусто тоже в этом отделении. Он надевает портупею. Руки его дрожат. Он смотрит на остальных. Молчаливых, бледных.

Сержант Ортега торопит их, подталкивает, хотя в этом нет никакой нужды.

— Скорее! Скорее! Ясно?

Сержант нервничает, он тоже бледен.

Солдаты молча идут за ним вдоль реки. Только что забрезжил рассвет. Занимается чудесный весенний день. Река весело несет свои воды. Птицы выводят трели, гоняются друг за дружкой между прибрежными тополями и с шумом проносятся над ними. Солнце уже коснулось верхушек деревьев и золотит листву, отражаясь в росе. Стальным блеском отливает цикада. Аугусто вспоминает детство.

Отделение выстраивают перед скалистым утесом. Его украшают дикие растения, ползущие по расщелинам.

Дует свежий утренний ветерок. Он несет с собой пряный запах травы, цветов, листьев. Аугусто смотрит на тополя, на солнечные лучи, на чистое ясное небо. Слышит журчание реки, пение птиц, шелест ветра. И во всем ему чудятся горестные слова. «Кампос должен умереть». Листья черного тополя, будто маленькие руки, ласково машут: «Прощай! Прощай!» Вода и ветер колышут прибрежные камыши. И он видит, как они скрещиваются, точно копья.

Аугусто видит Кампоса и говорит себе, словно хочет убедить себя в невозможном: «Вот Кампос. Он идет на смерть». Его сопровождают несколько офицеров, священник, врач-лейтенант и два вооруженных солдата. Он идет своей обычной походкой, степенной, тяжелой, бережно затягиваясь сигаретой. Он,