– Сколько выпили?

– Третью бутылку «Куантрё» приканчивают.

– Это же сорокаградусный ликёр, и к тому же сладкий до чёртиков! У шефа же приступ будет! И сердце, и поджелудочная… Ты куда смотришь-то?!

– Александр Васильевич, я пытался…

Коржаков метнулся в комнату, где расположились Ельцин и Барсуков. Новый директор ФСБ встретил его измученным взглядом. Президент тяжело взмахнул рукой, приветствуя начальника СБП.

– Александр Васильевич!..

– Борис Николаевич, вам пора отдыхать! Уже поздно!

– Для президента, понимашь, не бывает поздно. Работа не терпит отлагательства…

Глава страны попытался подняться, но не удержался на ногах и плюхнулся обратно в кресло. Налитые кровью глаза смотрели на Коржакова с упрямой злобой.

– Борис Николаевич, пора домой…

После долгих уговоров его удалось отвезти в Барвиху, где врачи уже ждали в полной готовности.

– Борис Николаевич, надо давление померить.

– Опять давление… Что его замерять-то? Хорошим оно не станет, пока вокруг всё так вот, понимашь, кувырком идёт… С чего давлению нормальным стать?.. Вы мне даже расслабиться не разрешаете…

Ночью дежурный реаниматор, заглянув в спальню президента, обнаружил, что Ельцина там нет. Он бросился искать его и через несколько минут обнаружил неподвижное тело в туалете. Ельцин лежал без сознания на кафельном полу, запрокинув голову. На губах застыла слюна.

– Мать твою! Умер!

В одно мгновение все жилые и служебные помещения на даче пришли в движение. Все звонили, гомонили, кружились, приказывали, докладывали, торопились, сообщали в Центральную клиническую больницу. Там тоже засуетились. В реанимации включился свет. Врачи напряжённо ждали, когда привезут Ельцина.

Анатолий Никитин вошёл к ожидавшему его Смеля-кову и, не дожидаясь вопросов, начал рассказывать. Он только что вернулся из трёхдневной поездки в Ставрополье, где встретился с одним из своих агентов и получил тревожный сигнал о том, что ставропольские криминальные авторитеты имеют самую тесную связь с главой президентской администрации.

– С Филатовым? – не поверил Смеляков.

– Да, с Сергеем Александровичем Филатовым. К нему регулярно приезжают в Москву некие Леонид Гаврилюк и Исаак Гольдман, оба в прошлом судимые. Сейчас они контролируют почти весь ставропольский бизнес.

– Насколько точна эта информация?

– Я моему источнику доверяю.

– И всё-таки надо провести первичную проверку, – решил Смеляков. – Вообще-то Филатовым должен заниматься отдел «К», но источник-то наш, верно? Так что мы подготовим справку, а там пусть Коржаков решает, кто будет раскручивать это дело – мы или ребята из отдела «К».

– Виктор Андреевич, по тому, что я успел разузнать, можно сделать однозначный вывод: ставропольские чекисты и милиционеры плотно сотрудничают с Гольдма-ном и Гаврилюком. Они нам не помогут. И речь идёт не об оперативном составе, а о генералах. Работать там будет нелегко.

– Я всё понял… – Смеляков тяжело вздохнул. Судя по всему, с Коржаковым придётся говорить не только о Филатове, но и о том, как организовать оперативные мероприятия.

Тишина давила на него нестерпимо. Он лежал и неподвижным взглядом смотрел вверх, где ослепительно сияли белые лампы. Этот белый, неживой свет отражался от белого кафеля на стенах и от металлических панелей всевозможных приборов и резал глаза. Но закрывать глаза не хотелось, потому что тогда наступила бы тьма, из которой он только что вынырнул, отчаянно цепляясь за жизнь. Он ощущал себя мертвецом. Или почти мертвецом…

Как давно у него пошаливало сердце? Сколько раз случались приступы? Сколько раз врачи обещали ему смерть, если он не остановится. «Вы не принадлежите себе, Борис Николаевич, вам нельзя делать то, что можно обыкновенному человеку. На ваших плечах лежит вся страна. Со спиртным вам надо прекращать баловаться», – внушали ему доктора. Он бы вообще не прислушивался к врачам, но страшился смерти. Тем не менее он следовал их рекомендациям лишь первые дни после приступа, затем, когда силы потихоньку возвращались и ему начинало казаться, что опасность отступила бесповоротно, он снова подбирался к водочке, поначалу позволяя себе лишь одну рюмку, чтобы «расслабиться», затем больше и больше. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что его организм давно потерял былую крепость. Теперь он превратился в дряхлого старика.

И вот реанимация…

– Только я вовсе не умер… – вяло шевельнул он губами. – Не умер… И буду жить… И буду… Буду править… Властвовать… В моих руках… В моих руках… Самая большая страна… Нет… Слабому человеку такая страна не по зубам… А я могу… И всегда буду…

Ему казалось, что он говорит внятно и громко, но в действительности издавал лишь нечленораздельные звуки.

Вошедшая медсестра сразу увидела, что глаза огромного седовласого старика, лежавшего на койке, были широко распахнуты и неподвижно уставились в потолок.

– Борис Николаевич? – услышал он осторожный девичий голос. – Как ваше самочувствие?

– Хо-о-шо… – прогудел он.

– Что-нибудь болит?

– Не-е-е… Ни-а? Ты-ы… Ни-а?

Ему почему-то хотелось, чтобы её звали Люда, но язык никак не справлялся с почти непосильной задачей, из горла вырывалось только мычание.

– Что? – не поняла девушка.

– А-а-а-ах…

– Сейчас я сделаю вам укольчик, Борис Николаевич. Она остановилась возле него и подняла подол его длинной больничной рубахи. Он слегка шевельнул пальцами руки.

– Вот как хорошо, Борис Николаевич! Вы уже пальчиками двигаете! Значит, дело к поправке!

– У-у-гу…

Она достала ампулу и начала надпиливать её, постукивая по ней ногтем.

– Да-а-а…

– Что, Борис Николаевич?

Она внимательно посмотрела на него. Бледное лицо, рыхлая кожа, испещрённая красной паутинкой вен, обвислые щёки, пересохшие губы. Не было в этом человеке ничего от того уверенного в себе лидера, который в августе девяносто первого года взобрался на танк и громко призывал людей сбросить оковы прежней жизни и решительно идти к демократии.

Он коснулся её белого халатика и попытался немощной рукой нащупать женскую ягодицу. Медсестра хихикнула и слегка отстранилась.

– Ну что вы, Борис Николаевич! Как можно! Нельзя вам этого, совсем нельзя! Давление ведь подскочит!

Он снова сделал усилие и дотянулся до медсестры. Короткий халатик манил его неумолимо. Девушка опять приблизилась и сделала укол. Старик не почувствовал, как игла вонзилась в его тело. Он, скособочившись, пялился на женские бёдра. Дрожащими пальцами дотянулся до подола врачебного халата и вцепился в него.

– Ну нельзя же вам! – с укором повторила девушка. – Какой вы, право… Какой вы…

– Жи-и-и-ву…

Она хотела высвободиться, но он не отпустил. Губы его задрожали, жалкое подобие улыбки исказило безвольное лицо, глаза налились кровью.

– Борис Николаевич! Нельзя вам ничего такого! – почти испуганно выкрикнула медсестра и рывком освободила халат из властной хватки. – Сейчас позову доктора!

– Не-е-ет… По-о-о-ди-и…