Немудрено, что потомки двух известных родов «ордынских» казаков — беев Кочу и Сулеймана, — носящие ныне фамилии Кочубей и Сулима, вплоть до сегодняшних дней поддерживали между собой теснейшую связь и считались побратимами. Именно желание отомстить Мазепе, виновнику гибели его крестного отца Василия Кочубея, являлось причиной выступления Сулимы против гетмана, а вовсе не любовь к Москве или неприязнь к шведскому королю. Тем более что пример Даниле подал его дядя Иван Сулима, Генеральный хорунжий Гетманщины, ускакавший одним из первых от Мазепы 21 -го ноября 1708 года вместе с полковником Апостолом.

Родственными чувствами можно объяснить поступок и одного из сотников Данилы — Ивана Чайки. Что делать ему у Мазепы, ежели его двоюродный брат Семен Чайковский [59] , реестровый старшина и шляхтич со времен Речи Посполитой, служит полковым хорунжим у гетмана Скоропадского?

Не столь сложно отыскать причину, заставившую примкнуть к Сулиме и другого сотника — Степана Хорвата. Балканские и дунайские православные народы издавна стремились под руку православного русского царя, видя в нем единственного защитника от угрожавшей им исламизации и окатоличивания. Вот что писал в отправленной в 1688 году в Москву грамоте сербский патриарх Арсений: «Западные державы отняли у турок в Венгрии и в Морее местности, заселенные православным народом, но тотчас стали там вводить унию и обращать православные храмы в костелы. Если повезет им счастие далее и они завоюют Царьград, то православные христиане прийдут в окончательную погибель и вера православная искоренится. Православные христиане с радостью отдадутся под власть великих государей Российских, но не под власть папежников».

Нужно ли удивляться, что на Сечи оставались почти все освобожденные запорожцами во время их морских походов славянские гребцы-невольники с турецких галер, большинство которых составляли захваченные в плен участники восстаний против турок-поработителей? Причем на Сечи обретали вторую родину не только православные, но и славяне-католики, благо стать православным на Запорожье представителю любой другой религии было сущим пустяком. В результате отдельные курени на треть, а то и наполовину состояли из выходцев с Балкан, а некоторые из них умом и храбростью заслуживали доверие и признательность низового товарищества и избирались на самые высокие войсковые должности. Прадед Степана был отбитым запорожцами гребцом-невольником на турецкой галере, и его правнук, сечевик- старшина, с десятками себе подобных потомков балканских славян выступил на помощь Москве, с именем которой западные православные христиане связывали надежды об освобождении от османского ига и свободе вероисповедания [60].

А если принять во внимание, что остальные два сулимовских сотника были из гуляйпольских «гниздюков», всегда державших сторону Москвы, Гордиенко без труда отведет от себя возможное обвинение Мазепы в том, что он, подобно самому гетману, упустил из рук управление Сечью и позволил запорожцам усилить армию московского царя. Россию поддержали те, кто неминуемо должен был это сделать, и в этом нет вины ни Сечи, где никому не возбранялось иметь на происходившие события собственную точку зрения, ни кошевого атамана, не обладавшего правом насильно навязывать кому-либо свое мнение или волю...

— Тогда, батько, пожелаем друг дружке удачи и сделаем все, чтобы твоим и моим казаченькам не довелось встретиться один против другого в бою, — прозвучал голос Данилы.

— Господь нам в подмогу, атаман, и да сбережет он своих верных сынов-запорожцев от всяческих бед, — ответил Константин. — Передай от меня щирый привет Ивану Скоропадскому и всем моим другам- товарищам, кого встретишь при его войске. Прощевай, друже.

— До встречи, батько...

Полученные от Сулимы известия заставили Гордиенко отказаться от прежнего намерения как можно скорее встретиться с Мазепой и королем Карлом. Вдруг власть на Сечи уже в руках сторонников Москвы, и те, воспользовавшись уходом отряда Константина к шведам, с помощью расквартированных близ Сечи русских войск распространят свое влияние на прилегающую к Запорожью местность? А если вдобавок к этому еще отправят к царю Петру сильный отряд сечевиков, который примет деятельное участие в боях против короля Карла? Чем тогда Гордиенко, отрезанный от Сечи и располагающий лишь несколькими тысячами ушедших с ним казаков, будет отличаться от отверженного Гетманщиной Мазепы?

Такого допустить нельзя, поэтому, прежде чем отправляться к союзникам, необходимо позаботиться о надежности своего тыла. Число сторонников Москвы на Сечи не столь уж велико, к тому же Сулима увел самых активных с собой, значит, без помощи русских войск им по силам будет лишь удержать за собой Сечь, но никак не вмешаться в боевые действия между Швецией и Россией. А чтобы русские войска не смогли оказать подмоги приспешникам Москвы, тем паче действовать заодно с ними, необходимо очистить от московитов подступы к Сечи, уничтожив царские гарнизоны или загнав их в крепости, откуда те не посмеют высунуть носа.

Решено: закрепившись в Переволочне, которая превратится в его оплот на Днепре и связывающее звено с Запорожьем, Константину следует очистить от русских войск местность по берегам притоков Днепра — Ворсклы и Орели, что сделает его единственным хозяином южной части Полтавского полковничества царской Гетманщины. Лишь после этого, не заботясь о тыле и имея возможность своевременно вмешаться в дела Запорожья, если оттуда ему станет грозить опасность, можно смело отправляться в родовое гнездо рода Кочубеев хутор Диканьку, где сейчас в 25 верстах от Полтавы обосновался Мазепа.

В этом саду Мотря знала каждое дерево, куст, ей была знакома каждая аллея и тропинка. Еще бы — в Диканьке она родилась, выросла, здесь прошли ее детство и девичьи годы, отсюда она уезжала на воспитание в киевский Фроловский девичий монастырь и сюда возвратилась. Где бы потом ни бывала Мотря — в Киеве, Полтаве, Батурине, Борзне, — краше и милее всех мест на Гетманщине и всей Украине она считала дворец своего отца в Диканьке и огромный старый сад при нем.

Но сегодня Мотрю не радовало ничто: ни клейкий запах распускавшейся первой листвы на деревьях, ни ласковый, напоенный ароматом весенних трав ветерок, ни веселое щебетанье приветствующих наступление тепла птах. Да и могло ли ее вообще что радовать, если уже вторые сутки она полностью была погружена в тягостные раздумья и не замечала вокруг себя никого и ничего?

Что произошло? Она ошиблась в старике-гетмане, сверх меры воздав должное его уму, жизненному опыту и приписав ему несуществующие способности, или ошибся сам Мазепа, неправильно оценив силы Швеции и России, ошибочно представляя обстановку в Гетманщине и вокруг нее, поверив в искренность намерений своих сообщников-полковников и наивно уверовав, что казачество поддержит его в противоборстве с притеснительницей-Москвой? Впрочем, есть ли смысл искать сейчас виновника положения, в котором она находится, или куда важнее отыскать выход, как из него выбраться или изменить в свою пользу.

А ее положение, точнее, положение Мазепы, с которым она имела глупость связать свою судьбу, крайне незавидно, если не сказать, плачевно. Как можно еще воспринимать положение гетмана, отвергнутого казачеством и преданного своей Генеральной старшиной и полковниками, которых он столько лет тщательно подбирал в сообщники и на кого так надеялся в осуществлении своих планов? А что дело обстоит именно так, сомневаться не приходилось.

Где те десятки тысяч казаков, которых Мазепа обещал привести шведскому королю под его знамена и которые своими саблями должны были очистить вначале Украину от царских войск, а затем вместе со шведами двинуться на Москву? Нет их! Даже из тех двух с небольшим тысяч казаков, с которыми Мазепа прибыл в шведский лагерь, добрая половина была уведена изменниками-старшинами к Скоропадскому или