Скоропадского. — Ну да ладно, хитрость и лукавство тоже нужны, особливо при новой твоей должности. Так давай первыми выпьем за нее, поскольку именно нам с тобой придется отныне вершить делами Гетманщины и всей Украины и, не приведи Господь, приводить ее к повиновению, удайся Мазепе разжечь на ней смуту.
— За новую должность? Но ваше сиятельство забыли назвать ее.
— А то сам не догадался, — снова расхохотался Меншиков. — Небось, гетманом видишь себя с минуты, когда нагнал мои полки на пути в Борзну и сообщил об измене Мазепы? Считай, что булава уже в твоих руках. За нее и выпьем.
— Не рановато? Государь, как мне известно, больше склонен видеть гетманом полковника Полуботка, да и казачеству он люб больше, нежели я. А без воли Государя и без решения казачьей рады никому гетманом не бывать.
Меншиков недовольно поморщился.
— Коли пью за твое гетманство, значит, тому так и быть, — заявил он и пошутил: — Пей, покуда я не передумал.
Закусывая выпитую горилку луковицей с хлебом, князь пустился в объяснения:
— Говоришь, Государю больше по душе черниговский Полуботок, чем ты? Верно, было такое, поскольку Полуботок нравился мне больше тебя, и эту мысль я внушил Государю. Да и за что мне было любить тебя? Что свой старшинский нос кверху драл и ни во что ставил русских офицеров? Полковник и дворянин Анненков, с которым даже Мазепа первым здоровался и здоровьем интересовался, для тебя был ровня, а других ты попросту не замечал. Но черт с ним, твоим казацко-шляхетским гонором, главное, что ты доказал свою преданность России. Как никто из старшин. Тот же Полуботок прислал Государю верноподданническое письмо, а ты не бумагу в это время чернилами марал, а вместе со мной Батурин штурмовал и свою кровь проливал. Кстати, как твоя рана? — спохватился он.
— Уже позабыл о ней. Через неделю заживет, как на собаке.
— Что было между нами прежде, полковник, осталось позади, а теперь нам предстоит рука об руку вершить делами на Украине.
— Буду рад помогать Государю и вашей светлости...
— Что заладил: «вашей светлости» да «вашей светлости»? Отныне мы с тобой свои люди и величай меня Александром Данилычем. Уговорились, Иван Ильич?
— Уговорились, Александр Данилыч.
— Коли с прошлым покончено, давай говорить о дне сегодняшнем. Булава, которую Государь повелел изготовить в Москве взамен увезенной Мазепой, будет готова к пятому-шестому ноября, тогда и проведем казачью раду по выборам гетмана. А прежде Государь объявит старшинам, кого он желал бы видеть гетманом, и его избранником будешь ты, Иван Ильич. И кого бы казачья рада в гетманы ни выдвигала, как бы ни была настроена против тебя, гетманом станешь ты. С чего мыслишь начать гетманствовать?
— С Мазепой к шведам перебежала почти вся Генеральная старшина и большинство полковников, а без них гетман, что без рук. Перво-наперво надобно решить, что разумнее: назначить взамен старшин- изменников новых или переманить от Мазепы к себе старых, пообещав им прощение и возврат прежних чинов и маетков.
— Что ты считаешь разумнее сделать?
— То же, что и ты, Александр Данилыч. Обзавестись новой старшиной мы всегда успеем, а вот лишить Мазепу его ближайших помощников было бы неплохо. Мазепу из-за его былой службы польскому королю и из-за выдачи батьки Палия русским властям простые казаки не любят, а за такими уважаемыми старшинами, как Генеральный есаул Гамалия или полковник Апостол, могут легко пойти. Кто больше Апостола принес казачеству побед и славы, громя шведов и ляхов? Никто. А кто наиболее почитаем на Гетманщине среди бывших сечевиков, будь тот сейчас Генеральным старшиной или простым казаком, если не бывший атаман запорожского Полтавского куреня Гамалия? Никто. И если такие старшины раскаются в совершенной измене и возвратятся на службу России, это будет для Мазепы не меньшим ударом, чем потеря Батурина.
— Тем паче, что вслед за Апостолом и Гамалией от Мазепы побежит и другая старшина, — добавил Меншиков.
— Непременно побежит. Уж больно вся старшина в одном клубке перевита: все сваты, кумовья, побратимы. У того же Апостола дочь замужем за сыном прилукского полковника Горленко, и если Апостол покинет Мазепу, младший Горленко, для которого Апостол что отец родной, наверняка последует за ним. Да и старый Горленко призадумается, не дурня ли он свалял, связавшись с Мазепой.
Меншиков обнял Скоропадского за плечи, приник к нему щекой, тихонько смеясь, зашептал на ухо:
— Иван Ильич, и ты еще сомневаешься, быть тебе гетманом или нет? Да кто лучше тебя знает казачью старшину, кто в ней уважаем наравне с теми же Апостолом и Гамалией, если не ты, родовой казак, потомственный шляхтич едва ли не с баториевых времен, один из самых заслуженных боевых полковников? Не ты ли побратим и с Гамалией, вместе с которым в юности разбойничал на Сечи, и с Апостолом, с которым наводил недавно страх на Речь Посполитую? Не за тебя ли вышла замуж гордячка Настя Голуб, одна из самых красивых и родовитых невест Гетманщины, у которой не было отбоя от именитых женихов? Не Полуботок, который свой среди простых казаков, нужен сейчас Государю, а ты, который свой среди изменившей России старшины. Переманим мы с тобой от Мазепы таких уважаемых старшин, как Апостол, Гамалия, Чуйкевич, и любое воззвание Мазепы к казачеству окажется пустым звуком и не будет иметь последствий.
Меншиков отпустил плечи Скоропадского, заглянул ему в глаза:
— Видишь, как я откровенен с тобой, Иван Ильич? Как с лучшим другом. Надеюсь, что и ты отнесешься ко мне как к другу и не откажешь в небольшой просьбе.
— Конечно, Александр Данилыч. В чем твоя просьба? — спросил Скоропадский, настораживаясь, поскольку знал, что Меншиков не так прост, как иногда хотел казаться, и его якобы откровенность с казачьим полковником, всего несколько дней назад бывшим у него в немилости, всего лишь игра.
— Люблю я драгун, и Государь велел мне заняться формированием их новых полков. Причем отвел для этого самые жесткие сроки, поскольку полки нужны уже к весне, когда должна произойти генеральная баталия со шведами. А разве можно из мужика за пять-шесть месяцев сделать настоящего драгуна, ежели он не умеет ни скакать на строевом коне, ни стрелять и саблю в руках держать, а от пушечного выстрела лезет прятаться под печку? Вот бы ты по старой дружбе помог мне верстать нереестровых казаков в драгуны! Сами они добровольно в солдатчину идти не желают, мечтая о вольной реестровой жизни, а ежели ты им от своих полков дашь от ворот поворот, им иной дорожки, как в драгуны, не останется. Особливо, если это будешь им советовать ты, гетман, и твои старшины. Ну как, пособишь другу Данилычу?
— С радостью бы сделал это, но как быть с повелением Государя гетману не только иметь полностью укомплектованные полки, но и усилить их за счет казаков-добровольцев? И он прав — полки за последнее время понесли большие потери, особенно в реестровиках, и крайне нуждаются в пополнении [40].
— С Государем я постараюсь договориться. Ну какая ему разница, где будет нести службу какой- нибудь Грицко или Панас с Гетманщины — в казачьем или драгунском полку? Ведь там и там он станет служить России. Да и тебе, Иван Ильич, какой прок связываться со вчерашними гречкосеями и кожемяками, вздумавшими, пользуясь военным лихолетьем, попасть в реестровые казаки? Припомни, сколько бед натерпелся с такими горе-казаками гетман Иван Выговский, получивший их в наследство от Богдана Хмельницкого. Зачем они тебе. Если возомнившее себя казаками мужичье ты можешь отправить в драгуны, а позже без спешки и на выбор пополнить реестровиков истинными родовыми казаками?
— Знаю цену таким новоиспеченным реестровикам: жупан на плечах и сабля на поясе казачья, а душа холопская. Хорошо, велю полковникам и сотникам зачислять в полки лишь родовых казаков, а прочим добровольцам советовать поступать в царские драгуны. Думаю, для многих это будет лучше, чем, не попав в реестровики, после войны вновь превратиться в посполитых. Но и у меня, Александр Данилыч, тоже есть к тебе просьба. В Батурине мы захватили и увозим с собой приготовленную Мазепой для короля Карла артиллерию. А ведь она не Мазепы, а казачьего войска, от которого он утаивал ее в арсенале. Может, было бы справедливо часть орудий направить в мои полки, где всего по четыре-пять пушек, и те зачастую