твориться нечто непонятное.

— Непонятное только для вас, господин дер Фок, только для вас, — с грустинкой в голосе произнесла Марыся. — Но никак не для пана Анджея и для меня.

— Но что в моих с вами отношениях может быть непонятно мне и одновременно понятно вам и Андрею? — спросил Фок. — Тем более в отношениях, которых не было и нет. Может, объясните, о чем вообще идет речь?

— Если настаиваете — объясню. Хотя мне, как замужней и порядочной женщине, сделать это будет нелегко. Однако я считаю, что вам, Генрих, — разрешите, я буду называть вас так? — следует это знать. Выпейте, и я расскажу обо всем, что для вас покуда тайна.

Марыся взяла кубок Фока, доверху наполнила вином из недопитой бутылки, вложила в руку капитана. Обхватила ее своей ладонью, поднесла кубок ко рту Фока.

— Выпейте, Генрих, и не удивляйтесь тому, что услышите. Пейте же скорей.

Она выпустила руку Фока из своей лишь после того, как кубок опустел, и тут же без какой-либо задержки наполнила его снова.

— Готовы слушать меня, Генрих? Тогда выпейте, отставьте кубок и приготовьтесь выслушать печальную историю сидящей перед вами одинокой женщины.

Говоря, она повторила с рукой и кубком Фока уже проделанную только что процедуру. Когда капитан послушно опорожнил кубок, Марыся поставила его рядом с еще не начатыми бутылками и, не забыв достать платочек, приступила к изложению обещанной истории.

— Вы на самом деле поверили, что пан Анджей пожелал вас проводить в дорогу и пригласил меня с собой? Нет, все было совсем не так. Я много слышала от пана Анджея и других казачьих старшин о ваших подвигах, в том числе и о том, что вы едва не пленили русского царя. Еще не зная вас лично, я стала преклоняться перед вашей храбростью, а когда мне удалось вас случайно увидеть, я... — Марыся приложила к глазам платочек и немного помолчала, якобы справляясь с охватившим ее волнением. — С той минуты вы стали для меня дороги, моя душа начала рваться к вам, мысли о вас заполнили мою голову... — Она чуть слышно всхлипнула, горестно вздохнула. — Понимаю, что вы не верите мне, о которой ходит столько гнусных сплетен. Но это не что иное, как измышления моих завистниц, которые молниеносно появляются везде, где бы я ни оказалась...

Марыся налила в кубок Фока вина, поставила перед ним.

— Если бы вы знали, Генрих, сколько мне пришлось незаслуженно страдать, — доверительным тоном произнесла она, беря ладонь Фока и кладя ее на ножку кубка. — Как вспомню об этом, сразу перехватывает дыхание, и я не могу говорить. Выпейте, чтобы я могла продолжить рассказ. Пейте, мой славный рыцарь.

— Пани княгиня, я, конечно, выпью, но дыхание перехватило у вас, а не у меня, — заметил Фок. — Поэтому, как мне кажется, не мешало бы промочить глот... — простите, чуть случайно не вырвалось! — следовало бы выпить и вам. Разрешите поухаживать за вами.

— Неужели я налила только вам и забыла о себе? — спохватилась Марыся. — Вот что значит волнение. Буду очень благодарна вам, Генрих, если вы исправите мое упущение.

— Сделаю это с превеликим удовольствием. Где ваш кубок? О, да он почти полон. Доливаю его доверху и пьем за налаживание вашего дыхания. Виват!

— И за ваше здоровье тоже, — подняла свой кубок Марыся.

На этот раз она пила вино мелкими глотками до тех пор, покуда опустошал свой кубок Фок. Они одновременно поставили кубки на стол, и Марыся с удовлетворением отметила, что Фок с трудом смог установить свой вертикально, не свалив его набок. Значит, выпитые в течение пяти минут четыре кубка вина начали оказывать свое действие, и Марысе необходимо закрепить достигнутый успех.

— Вы, Генрих, наверное, тоже наслушались обо мне всяких сплетен и, возможно, верите им. Подумайте, стоит ли делать это. Я уже столько времени в шведском и казачьем лагере, одна из немногих женщин среди массы мужчин, на виду у тысяч глаз, и хоть один человек может в чем-нибудь упрекнуть меня как жену и женщину? Например, вы? А ведь стоит мне лишь уехать отсюда, как вдогонку поползут сплетни о моих новых изменах мужу и легионе осчастливленных мной любовников. Такова незавидная участь всех верных жен и честных женщин. Мы обязательно должны выпить за них, Генрих.

— За женщин? — спросил Фок заплетающимся языком. — Всегда и сколько угодно! — он разлил вино по бокалам. — За всех женщин — верных и неверных, честных и нечестных. Пьем за всех сразу, поскольку все они одинаковы.

После выпитого вина Фока начало раскачивать из стороны в сторону, и не свалиться с чурбана на пол ему помогало то, что он обеими руками ухватился за край стола. Скорее ему еще кубок, скорее!

— Настала пора вспомнить о пане Анджее, — начала Марыся, лишь только оторвала от губ кубок. — Я часто расспрашивала его о вас, и в конце концов он начал меня к вам ревновать. Мне сегодня с большим трудом удалось настоять, чтобы мы пришли проводить вас в дорогу. Генрих, мое женское сердце подсказывает, что вам поручено трудное и опасное дело, и я не могла расстаться с вами — может быть, навсегда! — не сказав... не сказав... Мне очень трудно сказать то, что я сейчас должна, поэтому давайте выпьем, чтобы я стала чуточку смелее.

— Выпить? За вашу смелость? Обязательно! За смелость — это по-нашему, по-офицерски. — Фок оторвал одну руку от края стола, протянул ее к бутылке и едва не грохнулся с чурбана. Снова ухватившись обеими руками за спасительный стол, он просящими глазами посмотрел на Марысю: — Пани княгиня, недавно я ухаживал за вами, теперь нам придется поменяться ролями. Не обидитесь, если я попрошу вас разлить вино по кубкам?

— Нисколько. Даже поддержу вас, чтобы вы смогли взять кубок и выпить.

Марыся мигом наполнила до краев кубок Фока, долила вина в свой. Соскочила с лавки, зашла Фоку за спину, прижала его к столу. Отодрала от столешницы его руку, с трудом вложила в нее кубок.

— За смелых людей, Генрих! Таких, как вы! Виват!

Фок хотел поддержать тост, но лишь промычал нечто маловразумительное, однако вино умудрился выпить до дна. Марысе пришлось тут же вцепиться ему обеими руками в плечи, потому что тело Фока обмякло и поползло с чурбана на пол. Неужели надрался до беспамятства и сейчас уснет? Как бы не так! Очутившись на полу и встав на четвереньки, капитан какое-то время громко икал и тряс головой, после чего, медленно переставляя руки и колени, направился к двери.

— Душно, и меня разморило... — разобрала Марыся его бормотание. — Ничего... Сейчас хлопцы выльют мне на голову пару ведер холодной воды — и я буду как новенький.

Марыся почувствовала себя так, словно ее уже облили ледяной водой. Отпустить Фока к казакам, чтобы получить его назад полупротрезвевшим? Затратить столько сил, чтобы начать все сначала? Да она скорее размозжит капитану башку из висящего на стене пистолета, чем выпустит из комнатушки! Стрелять, конечно, она не станет, а вот предложить Фоку вместо обливания холодной водой другое, более приятное для него занятие, ей придется.

Марыся забежала перед Фоком, тоже опустилась на четвереньки, уткнулась в его лоб своим. Наткнувшись на преграду, капитан остановился, уставился на Марысю отсутствующим взглядом.

— Пани княгиня, вы? — узнал он Марысю. — Тоже разморило? Первый раз, что ли?.. Ничего, сейчас обольемся водой из колодца, и можно снова к столу.

— Конечно, Генрих, конечно. Только вначале убери руки с пола. Он грязный, а у тебя такие красивые руки.

Она поднялась с четверенек на колени, взяла в свои ладони одну из рук Фока. Нагнулась к ней так, что груди полностью обнажились в лифе платья, поднесла руку капитана ближе к лицу.

— Какая широкая ладонь... Какие длинные пальцы... какие гладкие ногти...

Расхваливая руку Фока, Марыся постепенно выпрямлялась, стараясь, чтобы лиф платья оказался у руки капитана. Когда это произошло, она, поглаживая руку Фока, начала медленно водить ею по низу грудей в лифе, отметив вскоре, что уже не ее ладони управляли рукой капитана, а та увлекала их за собой. Понравилось? Не хочется уже под холодную воду?

— Генрих, у тебя рука одновременно рыцаря и художника, воина и творца прекрасного...

Подняв ладонь, якобы поправить волосы, Марыся качнулась, и рука Фока оказалась за лифом платья между ее грудей. Некоторое время лежала там неподвижно, затем принялась двигаться.