находился яд, которым должен быть отравлен гетман Скоропадский. Из этого вывода следовал ответ на вопрос, что необходимо предпринять для спасения гетмана, не надеясь на людей джуры Богдана — превратить перстень со смертоносной начинкой из орудия убийства в безвредную безделушку, для чего было достаточно лишь на несколько минут завладеть перстнем.

Оказаться в чужих руках он мог в двух случаях: если его хозяин будет мертв или спать непробудным сном. Первый вариант отпадал, а второй мог осуществиться, если Марыся, выпроводив Войнаровского и оставшись с Фоком наедине, дождется, когда тот крепко уснет. Но в последнем случае существовал неприятный для нее нюанс — оказавшись вдвоем с Марысей, Фок вряд ли захочет спать. Судя по красноречивым взглядам, которые он время от времени бросал украдкой на ее груди и бедра, его привлекало совершенно другое занятие, имеющее мало общего с отходом ко сну. Конечно, можно было бы удовлетворить желание капитана и, вымотав его до предела, дождаться, когда он уснет, но от одной мысли б этом Марысю коробило.

Отдаться какому-то безродному саксонскому дворянчику, когда она всю жизнь брезговала даже баронами, считая нижней ступенькой истинного родового шляхетства графский титул? Ни за что! Однако так она могла рассуждать и поступать в обычных условиях, а не сейчас, очутившись в ситуации, когда для спасения Скоропадского у нее есть лишь один способ. Нет, не для спасения Скоропадского, а чтобы иметь возможность стать королевой Польши, она должна использовать этот способ, приложив все свое умение и опыт, чтобы заплатить за успех минимальную цену. Неужели она не обхитрит и не оставит с носом какого-то немчишку-офицерика, пожирающего ее глазами и глотающего слюни лишь при виде ее полуобнаженных грудей и туго обтянутых платьем бедер?

Марыся поднялась с лавки, подошла сзади к Войнаровскому.

— Пан Анджей, нам нужно выйти на улицу, — прошептала она.

Войнаровский, что-то рассказывавший уставившемуся на него бессмысленным взглядом Фоку, недоуменно посмотрел на Марысю.

— Выйти на улицу? Зачем? Мне и тут хорошо.

— Нам нужно выйти на улицу, — громко и настойчиво повторила Марыся. — Слышите? Нужно.

— Нужно? А-а-а, нужно, — и Войнаровский растянул губы в понимающей улыбке. — Понятно. Нужно — так нужно. Кстати, мне тоже нужно.

Выйдя из халупы, Войнаровский тут же направился к ближайшим кустам, однако Марыся остановила его.

— Пан Анджей, вам нужно идти к себе домой.

— Домой? Зачем? Не хочу домой.

— Вам необходимо уйти, чтобы наш план не оказался испорченным. Разве мы здесь для того, чтобы вы напились, как свинья? Или ничего не помните?

— Почему не помню? — обиделся Войнаровский. — Генрих завтра уезжает, и мы хотим узнать, когда он возвратится. Верно?

— Верно, — буркнула Марыся, решив, что от Войнаровского необходимо избавляться как можно скорее и любой ценой. — Вижу, у вас очень хорошая память. Тогда, наверное, вы не забыли и то, о чем мы договаривались перед тем, как идти к капитану?

— Договаривались? Мы рассуждали об Аристотеле, о моем дяде, вашем письме в Киеве, о Генрихе. А договаривались... договаривались узнать, когда Генрих вернется с задания в лагерь, чтобы отправить его за письмом в Киев. Верно?

— Верно. Но мы договаривались не только об этом. Или забыли?

— Не только об этом? Выходит, о чем-то еще? Сейчас припомню.

— Я вам помогу. Вы приглашали меня после посещения Фока зайти к вам домой и выпить вина, обсудив заодно, кого послать в Киев, если кандидатура Фока отпадет.

— Приглашал выпить у меня дома вина? Гм... Что вы ответили?

— Обещала подумать. Сейчас позвала сообщить, что согласна.

— Согласны? Согласны прийти ко мне сейчас... ночью... одна?

— Да. Сейчас, ночью, одна. Но чтобы Фок ни о чем не догадался и не заподозрил нас в чем-либо дурном, нужно уходить поодиночке: вначале — вы, через некоторое время — я.

— Почему не уйти вместе? Вместе пришли — вместе ушли. Чего дурного в том, что я пошел проводить вас поздней ночью домой?

— Я потом объясню, почему лучше уйти поодиночке, — оборвала Войнаровского Марыся, начавшая терять терпение. — Приду и объясню. А сейчас быстро ступайте домой и ждите меня.

— А я попрощаюсь с Фоком, чтобы он не обиделся на меня, и вскоре буду у вас. Может, даже догоню в дороге.

— Я тоже хочу попрощаться с другом Генрихом, — заявил Войнаровский. — Я тоже не хочу, чтобы он обиделся на меня. Попрощаюсь, выпью в дорожку стремянную и уйду.

— Пан Анджей, если вы сейчас же не уйдете, уйду я, — зло процедила сквозь зубы Марыся. — Но уйду не к вам, а к себе. А вы тогда можете продолжать пьянствовать со своим другом Генрихом хоть до его отъезда. Понятно?

— Понятно... но не совсем. Почему первым должен уйти я, а не вы?

— Потому что вам до моего прихода нужно отправить куда-нибудь ночевать своего джуру и приготовиться к моему приходу. Найти, например, чем занавесить окно. Надеюсь, вы приглашали меня не только пить вино?

— Вы правы, пани княгиня, вы правы, мне нужно уходить, — засуетился Войнаровский. — У Генриха осталась моя шапка, однако черт с ней — заберу завтра. Я бегу домой, а вы не задерживайтесь. Проститесь с Генрихом — и вслед за мной. Ну, я побежал...

Фок в их отсутствие не терял времени даром — к выстроенным под оконцем пустым бутылкам прибавилась еще одна, а на столе красовались две появившиеся полные.

— А где Андрей? — поинтересовался капитан, не видя Войнаровского. — Пошел угоститься у хлопцев? Горилка у них отменная, сам не отказался бы.

— Господин дер Фок, я вынуждена извиниться за пана Анджея, — начала Марыся тихим голоском и опустив глазки. — Он не у ваших казаков, а отправился к себе домой. Видите ли, он крепко выпил, и ему начало мерещиться невесть что.

— Отправился домой? — опешил Фок. — Не простившись со мной? Не выпив напоследок, как говорится у русских, «на посошок», а у казаков «стремянную»? Не узнаю Андрея. Не заболел ли он?

— Я вам уже сказала, что он выпил лишнего и начал терять рассудок. Представляете, начал ревновать меня к вам, чуть ли не закатил по этому поводу скандал и попытался утащить меня домой... ко мне, естественно. Но я ему сказала, что останусь с вами, а он волен поступать, как хочет. Он обиделся и ушел. Извините, что так вышло, но откуда мне было знать, что он такой ревнивый, — трогательным голоском пропела-пропищала Марыся, поднимая глазки.

Фок, застыв с кубком в поднятой руке, разинул рот и уставился на Марысю ничего не понимающим взглядом. Он был изрядно пьян, но не настолько, чтобы в ближайшее время оказаться поверженным в сон. Действительно, что ему, привыкшему с друзьями-собутыльниками вроде Войнаровского бражничать и играть в карты ночами напролет, какие-то две-три бутылки вина? Конечно, если влить в него содержимое еще недопитой бутылки и двух не начатых, положение может измениться в лучшую для Марыси сторону, но как заставить Фока в ближайшие тридцать-сорок минут опустошить их? Растягивать спаивание капитана на более длительный срок было опасно — к нему могли зайти обосновавшиеся во дворе под навесом казаки, нагрянуть на проводы приятели либо пожаловать не дождавшийся Марыси Войнаровский. Значит, нужно заставить Фока поглощать вино ускоренными темпами, а она, сколько ни ломала над этим голову, не могла придумать ничего другого, как не раз уже опробованного способа.

— Господин дер Фок, почему вы не пьете? — ласково спросила она. — Поразило мое известие? Выпейте и обсудим его, если хотите.

Фока упрашивать долго не пришлось — он залпом опорожнил кубок, поставил рядом с недопитой бутылкой, недоуменно пожал плечами.

— Вы сказали, что Андрей начал ревновать вас ко мне? Ко мне, который впервые оказался вместе с вами, причем благодаря самому Андрею. Ничего не понимаю. Действительно, сегодня с ним начало