византийской шеренге брешь, опять занес над головой страшную секиру.

В затылок за Индульфом, прикрывая его с боков щитами и выставленными вправо и влево копьями, двинулись два викинга-гирдмана. За ними, таким же образом защищая впереди идущих товарищей, устремились уже четверо. Словно железный таран, имеющий вместо острия крушившего все на своем пути Индульфа, варяжский клин медленно, но неуклонно пробивался к увешанным драгоценностями шестам.

Викинги находились от византийского знамени всего в полутора-двух десятках шагов, наступавшие слева и справа от них русичи и болгары отставали от Индульфа на две-три длины копья. И тут с вершины пригорка взлетели в зенит три стрелы. Оставляя за собой хорошо заметные в безоблачном небе шлейфы черного дыма, они еще не успели набрать максимальной высоты, как вслед за ними метнулись три новые дымные стрелы. Тотчас коробки не принимавших участия в битве резервных когорт шевельнулись, ощетинились копьями и, прикрывшись со всех сторон щитами, двинулись с пригорка в направлении моря. Как незадолго до этого отряд Микулы, они своей монолитной массой рассекли надвое стену сражавшихся и, расшвыривая перед собой без разбора всех оказавшихся на пути, стала спускаться к берегу.

Главный воевода Асмус видел, как тысяцкий Микула направил наперерез отступавшим когортам оставленную им в своем резерве единственную сотню. Растянув ее на пути византийцев двумя шеренгами, он вместе с сотником Брячеславом занял место впереди дружинников. В это время на горизонте, где встречались и смешивались синей и голубой красками границы моря и неба, выросли паруса — это плыл к побережью ромейский флот. Неприятельские когорты сразу ускорили шаг, над головами легионеров гуще взвилась желтая песчаная пыль.

— Главный воевода, ромеи хотят пробиться к берегу и уйти на кораблях, — встревоженно проговорил находившийся рядом с Асмусом Любен. — Дозволь мне остановить их и не допустить к морю.

— Им не уйти от нас никуда ни по воде, ни по суше, — ответил Асмус. — Ты знаешь это не хуже меня.

Однако в глазах Любена было столько невысказанной мольбы, что Асмус смягчился.

— Добро, быть по-твоему. Коли ты начал битву, тебе и завершать ее. Бери оставшихся воинов и помоги Микуле с Брячеславом…

Прижав к плечу изрубленный щит и сжав в руке древко копья, тысяцкий ждал византийцев. Вот лезвия их сарисс [40] рядом с его щитом, ноздри щекочет поднятая с земли ногами пыль и едкий запах чужого, вспотевшего под тяжестью доспехов тела. Резко вскинув щит, Микула отвел от себя вверх несколько вражеских копий и, стремительно метнувшись вперед, нанес удар своим. Отпрянув назад, он успел достать копьем еще одного византийца и, оставив его во вражеской груди, выхватил меч. Сжавшись в комок, укрывшись за щитом так, что между его верхним краем и шлемом виднелись лишь глаза, Микула вступил в схватку сразу с несколькими легионерами.

Меч тысяцкого сверкал без устали, щит звенел и трещал под вражескими ударами, за непродолжительный срок схватки Микула успел нагромоздить перед собой груду неприятельских трупов. Однако двум легионерам удалось зайти к нему сзади. Миг — и сарисса ударила Микулу в спину. Тысяцкий пошатнулся, его рука с мечом дрогнула, и в это мгновение ему на голову обрушился удар мечом. Падая и теряя сознание, тысяцкий уже не почувствовал еще одного удара, нанесенного секирой в плечо. Лишь краем глаза успел заметить спешившие на помощь его воинам свежие славянские сотни во главе с воеводой Любеном и паруса приближавшихся к берегу ромейских кораблей…

Не обращая внимания на летевшие в лицо соленые брызги, друнгарий всматривался в наплывавший на нос дромона берег. Там, в широкой долине среди подступивших к морю гор, кипела битва и висели два огромных облака пыли: одно над пригорком посреди долины, другое невдалеке от берега. С обеих сторон в сражении участвовала только пехота, и друнгарий с удовлетворением подумал, что спафарию удалось правильно выбрать место для боя, лишив славян возможности использовать на зыбкой почве свою более многочисленную конницу.

— Друнгарий, впереди по курсу мель, — сообщил капитан дромона. — Еще немного — и мы сядем на песок. Такая же мель справа и слева от нас.

— Отправь хеландию проверить дно вдоль берега, — приказал друнгарий. — Всякая мель где-нибудь да кончается.

— Хеландия только что вернулась с разведки, — ответил капитан. — Слева мель заканчивается в десятке стадий от места, где ведет бой спафарий, справа ей нет конца. К берегу могут подойти лишь легкие хеландии, для дромонов пути дальше нет. Жду твоего решения, друнгарий, — почтительно закончил капитан.

Друнгарий задумался. Приставать к берегу всеми кораблями в десятке стадий от нужного места не имело смысла, точно так же бессмысленно было посылать для спасения остатков легиона одни хеландии. Помимо малой вместимости они были беззащитны перед ливнем стрел и дротиков, которыми их, без всякого сомнения, встретят с берега славяне. Не говоря уже о том, что лишенные поддержки могучих дромонов с их «греческим огнем», хеландии легко могли стать добычей стремительных русских ладей, готовых появиться в любой миг из какой-нибудь укромной, неизвестной византийцам бухточки. Тогда в гибели имперских войск обвинят не спафария, потерявшего вначале в горах конницу и терпевшего теперь поражение на побережье, а его, друнгария, который якобы не смог спасти на кораблях остатки войск и способствовал этим их полному уничтожению.

Нет, он не позволит сделать из себя козла отпущения! У него есть приказ протовестиария Феофана лишь наблюдать за русскими ладьями, сообщая об их передвижениях спафарию, и в случае необходимости осуществлять связь по морю между отдельными частями подчиненных Василию войск. Однако никто не приказывал ему рисковать кораблями, следуя сомнительным распоряжениям ничего не понимающего в морском деле спафария.

Впрочем, вряд ли Василий понимает что-либо толком и в войне на суше! Ведь не он умело выбрал место для кипевшего сейчас на побережье боя! Сражение именно в этой долине наверняка навязали ему славяне, знавшие об имевшихся в море больших отмелях и решившие лучше лишиться в битве козыря — превосходства в коннице, зато надежно отрезать византийцам путь к бегству морем, заодно полностью обезопасив себя от действий вражеского флота. И он, друнгарий, не собирается исправлять ошибки спафария, рискуя навлечь вместо Василия на себя гнев императора за столь плачевно закончившийся поход и гибель всех сухопутных войск.

Друнгарий отвернулся от берега, взглянул на капитана.

— Мы бессильны чем-либо помочь спафарию, зато легко можем погубить корабли, сев в спешке на мель и подвергнувшись затем нападению ладей русов. Прикажи ставить паруса и уходить в открытое море…

Увидев удалявшиеся от берега корабли, многие легионеры стали бросать оружие и сдаваться. Признавая над собой полную власть победителей, они с отрешенным видом садились на песок, закладывали руки за голову. Положение византийцев давно было критическим: их войска на пригорке потерпели полное поражение, а на пути пробивавшихся к морю когорт встал надежный заслон из резервных сотен воеводы Любена. Только надежда на видневшиеся в море паруса своих кораблей еще вселяла в сердца уцелевших легионеров веру в спасение и заставляла бешено рваться к воде. Сейчас исчезла эта последняя надежда, и солдаты не видели смысла в дальнейшем сопротивлении, результатом которого могла быть лишь их неминуемая гибель.

Только небольшая группа византийцев, сгрудившись вокруг спафария, продолжала сражаться с окружившими их славянами. С залитым кровью лицом, с изрубленным в щепы щитом сотник Брячеслав врезался в гущу последних защитников Василия. Разметав прикрывавших спафария легионеров, русич остался с ним лицом к лицу.

— Держись, ромей! — прохрипел сотник, обрушивая на щит византийца столь сильный удар, что тот едва удержался на ногах.

Когда-то спафарий был прекрасным воином и смело мог померяться силой и умением владеть мечом с любым противником. Однако возраст и достигнутое высокое положение все реже заставляло его брать в руки оружие, поэтому Василию было явно не по силам выдержать поединок с опытным, гораздо лучше подготовленным физически русичем. Еще несколько точных, сильных ударов славянского меча, и клинок спафария, описав дугу, далеко отлетел в сторону, а Василий, упав на колени, с мольбой протянул к Брячеславу руки.

— Рус, пощади! Я уплачу любой выкуп!