Кто-то из разведчиков подал ему зажжённую цигарку. Он курил частыми затяжками и не отрывал взгляда от высоты. Она возвышалась чёрной громадой. Над ней по-прежнему с дрожащим светом поднимались ракеты. Не докурив цигарку, Пётр Иваныч отбросил её в сторону.

– Все снарядили? – спросил он жёстким голосом и скомандовал: – Бежать и ложиться по моей команде! А ты чеши к Егорычу! – приказал он мне. – Передай, пусть ещё гранат и патронов припасёт.

– Понял.

– Приготовились, – тихо сказал Пётр Иваныч.

Как только в небе погасла немецкая ракета, он крикнул: «Вперёд!» – приподнялся на руках, вскочил и побежал к высоте. За ним бросились остальные. Вспыхнула новая ракета. Наши тут же упали, слились с чёрной землёй. Ракета погасла. Я услышал топот. Наверное, они снова побежали. На высоте мелькнула вспышка и раздался далёкий гранатный взрыв. За ним второй, третий. Потом ещё и ещё. Это рвались наши гранаты! А слева на высоту накатывалось громкое «ура». Стреляли и винтовки, и пулемёты, и автоматы. Стрельба всё усиливалась.

Сколько времени прошло, я не знал. Наверное, очень много. Но вот выстрелы стали доноситься всё глуше и наконец совсем стихли.

И только теперь я очнулся, почувствовал, как долго я сидел на земле. Сразу всё тело заныло от неподвижности. Особенно онемела шея. Голова клонилась к земле. Веки стали тяжёлыми.

Темнота начала рассеиваться. Небо постепенно светлело. Я заставил себя встать. Хата, около которой я лежал, была разбита снарядом, одна стена обвалилась. У двух других хат были выбиты окна, во многих местах пробиты стены, обгорели крыши. Хата на пригорке всё ещё догорала, и по её развалинам бежали низкие языки пламени.

Я пошёл назад. Наша повозка уже выезжала из оврага. До него-то, оказывается, было недалеко, а ночью так тяжело было идти. И долго. Как только повозка поравнялась со мной, дядя Вася сердито сказал:

– Чего застрял? Хотел уж бежать за тобой. Нету и нету. Как там наши?

– Не знаю. Пётр Иваныч сказал, чтобы вы гранат ещё приготовили и патронов.

Я взобрался на повозку, и лошади тяжело потащили её по дороге.

Солнце медленно поднималось позади нас и бледным светом освещало землю. Она вся была в воронках. Чем ближе мы подъезжали к высоте, тем воронок становилось всё больше.

Дорога проходила рядом с высотой. Сейчас на ней стояла неживая тишина. Торчали брёвна разбитых немецких землянок, зияли развороченные окопы и траншеи. И столько было убитых! Они лежали по всему склону. Кто на боку, кто на спине, запрокинув голову, кто уткнулся лицом в мокрую землю. Никогда еще я не видел столько убитых.

Раньше, до войны, я боялся смотреть на мёртвых. А потом столько на них насмотрелся. И на тех, кого бомбами убивали, и на расстрелянных, и на мальчишек, которые разбирали снаряды. И всё равно сейчас было страшно. Недалеко от дороги лежал на спине боец. Одна нога у него подвернулась, и он всем телом навалился на неё. Хотелось, чтобы он поскорее встал, выпрямил ногу. Но он лежал не шевелясь, и на бледном лице у него запеклась кровь.

Повсюду валялись пулемёты, винтовки, противогазы, вещевые мешки. Они валялись как попало – и рядом с бойцами, и далеко от них.

Я боялся увидеть среди убитых кого-нибудь из разведчиков. Дядя Вася тоже смотрел на них, и лошади, испуганно подрагивая ушами, поворачивали к ним головы.

На самой вершине, где были разбитые окопы, землянки и траншеи, лежали убитые фрицы. И было разбросано много немецких автоматов, винтовок и фауст-патронов. Пётр Иваныч говорил, что эти фауст- патроны недавно у фрицев появились. Штука опасная, но бояться их нечего.

Наконец мы миновали высоту и догнали знакомых артиллеристов, с которыми я стрелял по немцам. Лошади медленно тащили пушки. Артиллеристы устало шли рядом. И только один лежал неподвижно на лафете. Тот старый артиллерист, которому я подавал снаряды. Его тело подрагивало сейчас на жёстком железе, и у глаз застыла кровь. Морщины на лице ещё глубже врезались в кожу.

Артиллеристы не обратили никакого внимания на нашу повозку, когда мы стали обгонять их.

А я всё не мог оторвать глаз от старого артиллериста на лафете.

Какой тяжёлый был бой на высоте! Там нашего Каржаубаева убили. Сейчас он лежал в кухне на плащ- палатке.

Наши не только высоту отбили у немцев, но и село заняли.

Мы разместились в одной из хат и теперь собирались хоронить нашего Сарпахана на кладбище. Пётр Иваныч отправил двух разведчиков вырыть могилу.

Сарпахан лежал у стены такой неподвижный, весь так вытянулся, как лежат только мёртвые. Лицо его было спокойно, будто он спал, а кожа на лице – сухой, даже немного побелела. Он лежал в гимнастёрке. На груди было засохшее кровавое пятно и во многих местах дырки. Около Сарпахана присели Пётр Иваныч и дядя Вася и платками обмывали лицо, очищали от грязи гимнастёрку, брюки, сапоги.

Мне было страшно подойти к нему поближе. Я понимал, что он убит. А всё равно не верилось. Казалось, что он просто так лежит, устал после боя и молчит, как всегда молчал.

Витя держал на коленях прибитую к палке дощечку и выводил на ней химическим карандашом буквы.

Когда всё было приготовлено, дядя Вася постелил в повозку сено, а сверху – Сарпаханову шинель. Она была совсем новая, только немного мятая. Разведчики осторожно положили Сарпахана на шинель, и мы направились на кладбище.

Лошади шли медленно. Мы держались за повозкой. Разведчики не смотрели на Сарпахана. А я не мог