испытывать наши нервы. Вот за это мы вас накажем, — она ударила его веером по руке. — Тамара ушла к себе, у нее мигрень.

Клементьев с искренним огорчением за Тамару попросил извинения. Они вошли в гостиную. Она была пуста. Горничная накрывала стол для вечернего чая.

— Владислав Станиславович ждет вас в кабинете, — сказала хозяйка и отпустила руку Клементьева.

Георгий Георгиевич вошел в кабинет, который был освещен двумя канделябрами с десятками свечей. Владислав Станиславович сидел в кресле у стола и курил сигару.

— Прошу. — Он указал моряку на кресло против себя и подвинул коробку с сигарами. — Сегодня получил с «Уссури». Настоящие гаванские.

Маленькие живые глазки Ясинского смотрели самодовольно. Георгий Георгиевич молча закурил. Был он, как всегда, спокоен, но где-то внутри, у самого сердца, казалось, до отказа была натянута струна. Владислав Станиславович молчал, не зная, как начать разговор на щекотливую тему, и начал издалека:

— На «Уссури», кажется, вернулся Лигов?

— Да, Владислав Станиславович, вернулся… и куда-то исчез.

— Трудно старику, — пренебрежительным тоном определил Ясинский. — Давно бы надо бросить ему это дело. Китобойство не для нас, русских…

Клементьев стиснул зубами сигару, чтобы не сказать резкого слова. Нужно было быть вежливым с отцом невесты, а Ясинский продолжал нравоучительно:

— Да, да, не наше это дело. И ваш поступок и ваше решение не одобряю также. — Голос у него зазвенел… — Как ни бился Олег Николаевич десять лет, а все труды окончились бесславно. И семьи нет, да и капитал остался небольшой.

Ясинский глубоко затянулся и с наслаждением, медленно выдохнул ароматный дым. Клементьев сдержанно напомнил:

— Олег Николаевич был все время один, никто ему не помог.

— А думаете, вам помогут? — подался к нему Ясинский. — Будете также один. Вы ведь свой капитал в покупку судна вкладываете и даже, как мне передавали, под заем в шесть тысяч рублей предложили страховой полис на собственную жизнь.

— Да, так… — коротко ответил Клементьев.

— Странный вы и непонятный для меня человек, Георгий Георгиевич. Служба у вас на клипере была приятнейшая. Два года плавания здесь, на Востоке, открывали для вас дорогу к отличнейшему будущему. Да, вот и газета о вас пишет. — Он взял со стола газету «Владивосток» в несколько листов и прочитал из обведенной карандашом статьи: «Выдающийся флотский офицер…» — Он сделал паузу. — Ну а дальше: что вы «посвятили себя китобойному делу во славу России». Ваш поступок считаю несерьёзным. Ушли в отставку, потеряли весь капитал, да бог знает, что еще с вами будет. Нет, нет, Георгий Георгиевич, пока и думать не смейте о Тамаре, да и рано еще девушке идти замуж. Таково наше родительское решение.

В кабинете стало тихо. Клементьев спросил:

— Таково же решение и Тамары Владиславовны?

— Да, с ней мы поговорили обо всем, — уклонился от прямого ответа Ясинский, и его глаза заметались, избегая взгляда моряка. — Другого решения пока быть не может.

«Служба у вас была преотличнейшая, ушли в отставку, потеряли весь свой капитал…» — все еще звучали в ушах Клементьева слова коммерсанта. — Так вот в чем дело! В капитале! Словно торгует своей дочерью…» — Клементьев больше не мог находиться в кабинете, где все ему показалось гадким, точно захватанным грязными руками.

Он поднялся с кресла и хотел откланяться, как вдруг увидал в окно отсвет большого пожара. Он подошел ближе и отодвинул портьеру. Огромное зарево поднималось где-то за мысом Эгершельд. Казалось, что были видны и языки пламени.

— Что там такое горит? — с любопытством спросил Ясинский, затягиваясь сигарой.

— Это где-то у мыса Песчаного… — высказал предположение Клементьев, и вдруг страшная мысль пришла ему в голову. Нет, этого не могло быть, и тут же, не в силах отбросить свое предположение, он торопливо попрощался и почти выбежал из дома.

— Что с ним, Славик? — спросила жена Ясинского.

Тот пожал плечами и, улыбнувшись, постучал пальцем по лбу:

— У него, кажется, здесь не в порядке. Мы спасли наше сокровище, Георгий Георгиевич, как мальчишка, убежал на пожар.

— Кто там горит? — Жена посмотрела в окно.

— Наверное, такой же неудачник, как и Клементьев. — Ясинский обнял жену за плечи. — Идем, моя душенька, выпьем чайку.

Весь рейс от Нагасаки до Владивостока Лигов был мрачен, неразговорчив. Он долгие часы проводил на баке, задумчиво смотрел на водную, вечно шумящую равнину. Почти до самого Владивостока погода держалась хорошая. Лоснились под лучами солнца пологие волны, мелким серебром рассыпались гребни, таяли в зеленовато-синей воде.

На все расспросы Белова старый китобой отвечал односложно, и скоро капитан оставил его в покое, поняв только одно: правительство отказалось взять под свою защиту русские китобойные суда на востоке страны и, таким образом, как бы поощряло иностранных китобоев вести промысел в Охотском и Беринговом морях, а чтобы отделаться от слишком настойчивого Лигова, наградило его. Это было почти издевательством над ним.

Чем ближе подходили к Владивостоку, тем мрачнее и замкнутее становился Олег Николаевич. Он думал об одном и том же. Что делать дальше? Новых интересов не было, все осталось в прошлом. Придется коротать последние годы в одиночестве. Лигов с этим смирился: уйти, навсегда уйти от людей, от моря, напоминающего каждой волной, каждой чайкой прошлое… А как быть со шхуной «Мария»? С каждым днем тревога за будущность своего последнего, самого любимого судна все больше охватывала Лигова. Ходить в рейсы, пытаться продать последнюю партию жира и китового уса он не хотел. Все было бесполезно. Бойкот, организованный китобойной компанией Дайльтона, продолжается. Продать жир и ус за бесценок, за издевательски низкую цену, которую предлагали подставные лица от Дайльтона, он не мог — не из-за денег, а из-за гордости и самолюбия. Других покупателей не было. Так было и с жиром, и с усом, наполнявшими трюм шхуны. Ну а что делать с ней?

Лигов не мог даже допустить мысли о том, чтобы на мостике его шхуны стоял кто-то другой, не он. Нет, «Мария», не будет продана! Она навсегда останется его. И тут же родилась мысль, которая вначале испугала Олега Николаевича. Он пытался прогнать ее, забыть, но она возвращалась вновь и вновь, и скоро Лигов привык к ней, а затем с нетерпением стал ожидать прибытия во Владивосток. Чтобы не выдать своего намерения, не позволить людям помешать ему исполнить свое решение, он стал еще более молчаливым.

«Уссури» вошел в бухту Золотой Рог ночью. Моросил осенний дождь. Город лежал, невидимый во мраке. Только кое-где виднелись огоньки. Белов был удивлен настойчивой просьбой Лигова немедленно свезти его на берег.

— Дождался бы утра, Олег Николаевич, — пытался уговорить Лигова капитан. — Смотри, какой мрак. Дождь. Как ты по такой грязи доберешься до квартиры?

Но Лигов был настойчив. Белов видел, что китобоем владеет какая-то нервозность, и он уступил. Олег Николаевич спустился в шлюпку, и она исчезла в дождливой темноту.

Лигов высадился на пустынном участке бухты и, молча сунув матросу кредитку, зашагал вверх по склону сопки, разделяющей город и мыс Эгершельд. Ноги скользили по раскисшей земле, и Лигову приходилось часто хвататься за мокрый кустарник и деревца. Миновав несколько харчевен, в которых несмотря на поздний час, слышался шум подгулявших моряков, Лигов вышел на гребень сопки. Внизу расстилался Амурский залив. Скорее интуитивно, чем глазами, китобой безошибочно определил где стоит его шхуна, и начал быстро спускаться к заливу.

Через полчаса, порвав плащ о колючий кустарник, он вышел на берег мыса. Недалеко от него на воде