задумчивый, мрачный, сидел в одиночестве в своем кабинете. Однажды он вызвал Ходова, усадил в кресло у камина, помешал щипцами пылающие поленья, помолчал.

В красном отсвете пламени Лигов казался постаревшим. Лицо капитана покрыли глубокие морщины.

— Вот что, Фрол Севастьяныч, — бросив щипцы, заговорил Лигов. — Я, как слабая мачта, шторма не выдержал, сломался. Ни на что уже не годен. — Он жестом остановил Ходова, который хотел возразить, и продолжал: — Ты же моряк, Фрол Севастьяныч, и не можешь без моря жить. Так ведь?

Не кривя душой, Ходов согласился. Тосковал он по палубе, что всегда норовит уйти из-под ног. Жадно следил бывший боцман за судами, которые входили и выходили из бухты Золотой Рог, часами бродил в порту, вдыхая запахи моря, смолы, мокрых канатов… Рвалась душа боцмана в море, и только любовь и преданность да, что скрывать, и жалость к Лигову удерживали его на берегу… Ходов опустил голову, устыдился этой мысли, неловко почувствовав себя перед капитаном.

— Только вы, Олег Николаевич, не держите думки, что я…

— Постой, Севастьяныч, — остановил Лигов боцмана, положив ему руку на колено. — Слушай. Господин Клементьев, что прошлой осенью у нас был, твердо решил продолжать наше китобойство в здешних водах. Дело достойное, благородное.

Лигов помолчал, прикрыл глаза, потом, чуть качнув головой, точно прогоняя невеселые мысли, продолжал:

— Письмо я от него получил, он успешно строит в Норвегии китобойное паровое судно. — Горькие складки легли у губ Лигова. — Сетует, что скоро в море, а команды нужной подобрать не может.

— Легко ли в чужом порту русских моряков найти! — вздохнул Ходов и полез в карман за трубкой, но тут же спрятал ее: раньше никогда не курил он в каюте капитана.

— Закуривай, Севастьяныч, — предложил Лигов. — Так вот, наше с тобой дело — помочь господину Клементьеву. Поезжай к нему боцманом.

— Я… — выдавил Ходов, просыпая табак на колени. — А как же вы?

…— Считай, что ты по-прежнему на судне вместе со мной. — Лигов поднялся из кресла и подошел к столу. Ходову показалось, что голос капитана дрогнул. Лигов достал из стола сверток, подержал его в руках, сказал:

— Вот здесь я все приготовил. Деньги на дорогу, документы… Все…

— Стар я, — начал Ходов, но Лигов прервал его почти сердито:

— Моряк тогда стар, когда по трапу подняться не может!

А вы с Клементьевым должны сделать то, что не удалось мне — учредить русское китобойство.

…От воспоминаний боцмана отвлек голос Клементьева:

— Ветер меняется! Береговой!

Они посмотрели влево, в сторону восточного берега Кореи. Едва заметный утром, сейчас он был скрыт тучами. Дождь перестал, но ветер срывал с седых верхушек волн хлопья пены и, распылив их, нес над морем.

Китобоец, казалось, уже не мог бороться с яростью стихии. Волны бросались друг на друга, разбивали свои седые вершины, образуя глубокие лощины, или вздымались выше мачт. Вот огромный зеленый вал встал перед судном, грозя обрушиться на вето и навечно погрузить в бездну, но китобоец несется на водяную преграду и, поднимая форштевнем[14] высокие белые буруны, разрезает ее. Вал, точно покоренный, опускается, подставляет свою спину, и китобоец стремительно взлетает на гребень…

Клементьев всем существом своим чувствует, как работает в глубине корабля машина. Ее ровный ритм вселяет в него уверенность в крепости корабля, которому под стать этот поединок. Георгий Георгиевич испытывает гордость за свое судно, с которым отныне связана вся его жизнь…

Где-то в глубине памяти мелькнул образ Тамары. Нет, не надо думать о ней. Забыть, забыть навсегда.

Тучи над головой продолжали нестись, наваливаясь друг на друга, сливаясь в одну и снова разрываясь.

Клементьев видит, что Ходов устал. Наклонившись к уху боцмана, он кричит:

— Идите отдыхать, Фрол Севастьяныч!

Боцман отрицательно качает головой. Он обижен предложением капитана. Лигов в шторм никогда не отсылал его в кубрик. Как капитан может в непогоду обойтись без боцмана?

Китобоец продолжает идти среди водяных валов, ложась с борта на борт. Волны как будто перебрасывают его друг другу, грозя затопить, и тогда кажется, что судно просит пощады.

Фрол Севастьянович подумал: капитан прав. Нет, сейчас он здесь не нужен. На палубе все надежно закреплено, и морю нечем будет поживиться. А он устал, промок, и хорошо бы передохнуть в теплой каюте, выпить чашку горячего кофе, да и рому не грех пропустить после такого холодного душа.

— Что же, пойду, капитан!

Ходов спускался с мостика. Едва он миновал несколько ступенек, как «Геннадий Невельской» оказался на гребне очередной волны и стал крениться на нос. Боцман крепче ухватился за поручни трапа, откинулся назад, и его взгляд скользнул по холмистому морю. Цепкие, острые глаза в мгновение уловили что-то темное среди волн, но что — Ходов не успел определить: китобоец уже стремительно несся вниз, а за кормой поднималась водяная гора.

Одним броском Ходов оказался около капитана.

— Кажись, суденышко какое треплет, капитан!

— Что-о-о? — не расслышал Клементьев.

Ходов не успел повторить. Китобоец взлетел на вершину встречной волны, и капитану открылся морской простор. Клементьев увидел невдалеке от «Геннадия Невельского» рыбацкую шхуну.

Одна ее мачта была снесена, на второй бились по ветру обрывки паруса. Но рулевое управление еще действовало — шхуна держалась против волны.

«Крепкой постройки», — оценил Клементьев. Людей на палубе не было. Они, видимо, скрывались внизу, и только у руля виднелись белые фигуры.

— Спасать надо! — закричал Ходов. — Долго не продержатся.

— Людей наверх! — приказал Клементьев. Ходов бросился в кубрик к матросам. Клементьев подошел к рулевому:

— Отдохните, Петер!

Мокрое продолговатое лицо матроса с подстриженными короткими бакенбардами выразило удивление. Капитан опять хочет стать за штурвал. Нет, Петер Абезгауз такого еще никогда не видел за все двадцать лет своего плавания. Неужели капитан во время сильных штормов не доверяет ему? Ведь он даже в такую дьявольскую погоду держит судно точно по курсу. Темные глаза немца смотрели с гневом, он пожал плечами и уступил место Клементьеву.

Георгий Георгиевич нашел взглядом среди водяного хаоса шхуну. Теперь она была еще ближе, и Клементьев разглядел, что судно низко сидело в воде. «Наверное, есть пробоина и в трюме вода», — с беспокойством подумал капитан, соображая, как лучше подойти к шхуне. На ней уже заметили китобоец и поняли намерение моряков. Судно пошло на сближение с «Геннадием Невельским».

На палубе китобойца стало оживленно. Матросы, привязавшись длинными концами к леерам, следили за рыбацким судном. Ходов отдавал команду.

Клементьев старался подойти к шхуне с наветренной стороны. Это долго не удавалось. Едва «Геннадий Невельской» становился параллельно шхуне, как новая волна или разметывала их, или грозила навалить друг на друга.

Шхуна становилась все менее поворотливой. Теперь ее палуба была значительно ниже палубы китобойца. Клементьев не отходил от штурвала. По его лицу сбегали струйки воды. Только раз Петер обратился к капитану: — Разрешите мне, герр капитан!

Но Клементьев так взглянул на штурвального, что тот немедленно отступил и, уцепившись за поручни, стал следить за рыбацким судном и палубой своего китобойца. Волны часто перекатывались через нее, и тогда матросы, стоя по пояс в воде, цеплялись за леера. Все они давно промокли. С головы Ходова сорвало зюйдвестку.