— Похвально, Георгий Георгиевич, — одобрительно произнес Корф. — Таиться, как иноземные китобои, не к лицу русскому человеку! Этот промысел должен наконец заинтересовать русское общество. Ведь наибольшее количество китов водится в наших водах!

— А у нас общество имеет самое смутное понятие об этом промысле, — усмехнулся Клементьев, — и едва ли не ограничивается сведениями о трех китах, на которых держится земля. Прошу, господа!

Последние слова Клементьева заставили многих переглянуться. Уж слишком смелы они были. Как-то к ним отнесется барон Корф? Но Корф с дружелюбной улыбкой последовал за Клементьевым и Лиговым, а за ними потянулись остальные, перешептываясь и многозначительно кивая друг другу. Да этот капитан еще к тому же и безбожник. Ох, навлечет он на себя гнев божий!

Осмотр китобойца произвел большое впечатление. Это было крепкое, надежное судно с двойным комплектом всех запасных частей машины и двумя винтами. Котел из специальной стали был приспособлен для топки углем и дровами, помимо этого, китобоец был снабжен прочным парусным вооружением.

— Вы преотлично снарядили судно для крейсерства в наших дальневосточных водах, — похвалил Рязанцев.

— Промышляя в Охотском или в ином здешнем море, можно рассчитывать только на свои личные средства, а не на услуги береговых заводов, — ответил Клементьев.

Командир «Иртыша» все более внимательно присматривался к своему бывшему офицеру, прислушивался к его словам. Перед ним был новый человек, от которого так и веяло энергией и решительностью, и он уже в который раз пожалел, что лишился такого офицера.

Когда все вновь поднялись на верхнюю палубу, кто-то из приближенных чиновников Корфа спросил:

— Почему ваше судно носит такое название? Кто этот Геннадий Невельской?

При этом вопросе Клементьев заметил, как вздрогнул Лигов, как недобро загорелись его глаза, и сам Георгий Георгиевич почувствовал себя оскорбленным. Он повернулся к чиновнику и резко сказал:

— Название это дано мной в память покойного адмирала Геннадия Ивановича Невельского! Несколько лет он самоотверженно трудился над исследованием устья Амура и побережья Татарского пролива. Геннадий Иванович, к сожалению, до сих пор мало известен в русском обществе. А он великий труженик науки, герой и гражданин русский, господа!

— Спасибо, Георгий Георгиевич, — тихо проговорил Лигов и пожал ему руку.

Чиновник надулся и скоро покинул судно. Гости стали постепенно расходиться. Клементьев пригласил в кают-компанию только близких знакомых. По правую руку от него сидел Лигов, по левую — Корф.

Клементьев поднялся:

— Проплавав несколько лет на военном клипере в прибрежных водах Тихого океана, я мог ознакомиться с богатствами наших морей! И усмотрел те громадные выгоды, которые может дать морской промысел в наших водах Тихого океана! И я решил продолжить славное дело Олега Николаевича Лигова!

Все зааплодировали старому капитану, а Клементьев продолжал:

— В успехе дела я не сомневаюсь и надеяюсь, что примеру Олега Николаевича в следующие годы найдутся еще последователи. И тогда торговый флаг русских промышленников будет охранять русские воды от расхищения их богатств иностранцами!

Клементьева слушали внимательно. Его тост был необычным. В словах Клементьева была озабоченность хозяина, желание принести пользу Отечеству. Корф уловил краем глаза, что некоторые из чиновников перешептываются. Один даже укоризненно покачал головой, и генерал-губернатор поспешил на помощь Клементьеву:

— Эта охрана будет стоить правительству, конечно, дешевле посылки с той же целью военных крейсеров!

— Истинно так, господа, — добавил Рязанцев, и его умное лицо стало печальным. Не поднимаясь, он негромко, но так, что все слышали его, сказал: — А сейчас моряки жизнью расплачиваются, борясь с иностранными браконьерами!

В кают-компании стало тихо. Все знали, что в минувшем году непригодный для крейсерства старый клипер три месяца нес сторожевую службу в Беринговом море, охраняя лежбища морских котиков. И когда американские зверобои попытались напасть на лежбище Командорских островов, русский клипер помешал им, а затем, во время преследования браконьеров, погиб.

— За русских людей, посвятивших жизнь свою освоению и защите богатств столь далеких окраин Отечества нашего, — поднял тост Корф, и все присоединились к нему…

…Была глубокая ночь, когда Клементьев, проводив Лигова, остался один. Он прошелся по судну, проверил вахтенных и направился в свою каюту. Чувствовал он себя усталым. День выдался хлопотливый. Нужно было хорошо отдохнуть. Назавтра предстояло много дел.

Клементьеву показалось, что в каюте душно, он открыл иллюминатор, выходивший в сторону города. В осеннем мраке безлунной ночи ярко светились редкие огоньки. Георгий Георгиевич отыскал взглядом освещенные окна дома Ясинского и долго смотрел на них, думая о Тамаре.

Не знал капитан, что в эту же ночь смотрела на огни его судна Тамара, смотрела усталыми, заплаканными глазами.

Еще днем она сказалась больной и укрылась в своей комнате. Девушка с тоской следила, как пришел китобоец. Там, на судне, был ее любимый, ее жизнь, счастье.

Тамара нетерпеливо ждала возвращения Клементьева во Владивосток. На что надеялась, она не знала. Уже дважды отец и мать заговаривали с Тамарой о замужестве, но она всем решительно отказывала.

И вот Георгий вернулся. Он во Владивостоке. Что же делать? Девушка отошла от окна. Слез больше не было. Она села за столик, взяла перо и начала письмо капитану, но после двух строк остановилась, задумалась… Долго сидела, не двигаясь, подперев голову руками.

Отбросив перо, Тамара быстрым движением разорвала начатое письмо и подошла вновь к окну… Она с нетерпением посмотрела на часы. Как медленно идет время. Скорее бы утро, день… Она все решила, все. Так и будет. Ведь Георгий любит ее…

На следующее утро Клементьев, как всегда, проснулся рано и с ощущением облегчения и удовлетворения. Трудный переход завершен. За кормой осталось семь морей и три океана. Он вспомнил, как оценивали газеты его рекордный рейс, вчерашнее непритворное восхищение гостей. Георгий Георгиевич усмехнулся и сам себе сказал: «Доволен? А чем? Ведь главное впереди».

Лицо его стало озабоченным. Сколько еще надо сделать, прежде чем удастся начать охоту!

Клементьев вышел на мостик и зажмурился от яркого осеннего солнца. Утренний холодок приятно покалывал лицо. Несмотря на ранний час, на пристани уже толпилось довольно много людей. Они с любопытством разглядывали китобоец.

Георгий Георгиевич осмотрел бухту, склоны сопок, покрытые багрянцем виноградных зарослей. У подножия сопок выстроились дома.

— С добрым утром, Георгий Георгиевич, — раздался за плечом хрипловатый голос боцмана.

Клементьев оглянулся. Ходов был во всем новом: бушлате, фуражке и широких, сшитых колоколом брюках, из-под которых едва выглядывали тупые носки черных ботинок.

Рябое лицо боцмана было торжественно, глаза радостно светились. Фрол Севастьянович кашлянул и проговорил:

— Дозвольте на берег сойти: Олега Николаевича навестить желаю. Вчера и словом не удалось обмолвиться.

— Конечно, конечно, иди. — Клементьев быстрым взглядом окинул палубу.

Она была тщательно выдраена. Ходов понял капитана, и его усы чуть шевельнулись в сдержанной улыбке. Уж он со своей командой постарался навести порядок. Сейчас даже самый придирчивый капитан не смог бы найти никакой зацепки.

— Вот что, Фрол Севастьяныч, — заговорил Клементьев. — Здесь мы долго простоим. Давай отпустим на берег всех, кроме вахтенных. Пусть ребята отдохнут, вспомнят, как по земле ходят. — Он засмеялся. —