естественно: Степа стоял перед ним в сорочке, брюках, носках, с опухшим лицом, с сумасшедшими глазами и пошатывался.

– Умоляю, – выговорил наконец Степа жалким, молящим, чис тым голосом, – скажите, какая это гора?

Человек усмехнулся и ответил:

– Однако! – и хотел пройти.

Тогда Степа пошел на все. Стал на колени, моляще протянул руки и заговорил:

– Я не пьян! Поверьте, я не пьян… Я болен… Со мною что-то слу чилось страшное. Скажите мне, где я? Какой это город?

Человек остановился, все еще недоверчиво косясь на растерзан ного Степу, поправил кепку и наконец ответил, нахмурясь:

– Ну, Владикавказ.

Степа качнулся с колен влево, тихо простонал и упал лицом в пе сок аллеи. Сознание покинуло его.

Несколько ранее, чем со Степой случилась беда, Иван Николаевич проснулся после глубокого и долгого сна и некоторое время сообра жал, как он попал в эту необыкновенную комнату с белейшими сте нами, с удивительным ночным столиком из какого-то светлого и лег кого металла и с белой шторой, за которой чувствовалось солнце.

Иван тряхнул головой, убедился в том, что она не болит, и вспом нил, что он находится в лечебнице. Эта мысль, естественно, потяну ла за собою воспоминание о гибели Мирцева, но она не вызвала в Иване вчерашнего потрясения.

Вообще, выспавшись, он стал спокойнее и хоть своей миссии поймать таинственного на букву «Ф» или оповестить о нем хотя бы и не забыл, но решил действовать сдержаннее, так как было ясно, что силой ничего не возьмешь.

Увидев на стене над постелью кнопку звонка, Иван нажал ее, и тотчас появилась толстая, приветливая женщина в белом и сказа ла: «Доброе утро!»

Иван не ответил, так как счел это приветствие неуместным: в са мом деле – засадить здорового человека в лечебницу, да еще делать вид, как будто это так и нужно!

Женщина, оставаясь по-прежнему приветливой, опять-таки при помощи одного нажима кнопки увела широкую штору вверх. В ком нату хлынуло солнце через металлическую широкопетлистую решет ку, за которой открывался балкон, опять-таки с решеткой, но в мел кую петлю – скорее сеткой, чем решеткой. За решетками виден был бор на высоком берегу извивающейся реки.

– Пожалуйте ванну брать, – пригласила женщина; стена под ее руками раздвинулась, обнаружилось ванное отделение с белой ван ной с блестящими кранами, с душем.

Иван решил с женщиной не разговаривать – ведь она-то его выпу стить не может, но не удержался и, глядя, как широкими струями во да хлещет в ванну, сказал с иронией:

– Ишь ты! Как в «Астории».

Толстая женщина на это ответила с гордостью:

– Ну нет, гораздо лучше. За границей нигде нет такого оборудо вания. Ученые и врачи специально приезжают осматривать. Каж дый день интуристы бывают.

При слове «интуристы» Ивану сразу вспомнился вчерашний кон сультант. Он затуманился, посмотрел на женщину исподлобья и сказал:

– Интуристы… До чего вы все интуристов любите! А среди них разные бывают. Вот вчера, например, мне такой попался интуристик…

И чуть было не рассказал, но опять-таки вспомнил, что толку от этого не будет, умолк.

Вымытого Ивана повели по коридору, ослепительно чистому, пу стому, куда- то.

Одна встреча, впрочем, здесь произошла. Попался по дороге тоже куда-то направляющийся пациент в сопровождении другой женщины и, поравнявшись с Иваном, высунул ему язык и показал кукиш.

Иван обиделся и уж хотел затеять историю, но спутница его успо коила, сказавши, что это больной и уж на него обижаться никак не приходится.

Вскоре Иван оказался в кабинете необыкновенной величины. Иван, решивший мысленно относиться ко всему, что есть в этом на диво оборудованном здании, где он находится противу своей воли, с иронией, тут же окрестил кабинет «фабрикой-кухней».

И было за что.

Здесь находились и шкафы с блестящими инструментами, и ка кие-то сложные кресла, и разноцветные лампы с блестящими колпа ками, и провода электрические, и неизвестные приборы. Тут трое принялись за Ивана – женщина и двое мужчин. Началось с того, что его отвели в уголок и усадили перед столиком, с явной целью рас спрашивать.

Иван обдумал свое положение: перед ним было три пути – пер вый – кинуться на все эти приборы, а к этому очень подмывало, что можно – поломать и таким образом обратить наконец на себя внима ние и доказать, что он здоров и задержан зря. Подумав всего не сколько мгновений, Иван этот путь решил отринуть. Путь второй – рассказать о человеке, бывшем у Понтия Пилата на балконе, и о том, что он заранее знал о постном масле. Вчерашний опыт, однако, по казал, что рассказу этому или не верят, или как-то понимают его из вращенно, поэтому Иван и от этого пути отказался, а избрал тре тий – замкнуться в гордом молчании.

Полностью этого осуществить не удалось, потому что пришлось отвечать на множество вопросов. У Ивана выспросили все реши тельно насчет его прошлой жизни, вплоть до того, когда он болел скарлатиной. Исписав за Иваном целую страницу, ее перевернули, и женщина-врач перешла к родителям Ивана. Когда кто умер, да от чего, да пил ли и сколько и прочее и прочее.

Наконец, узнав все, что хотелось, принялись за Ивана с другой стороны. Смерили температуру, посчитали пульс, смотрели зрачки, светили в глаза, кололи не больно чем-то спину, рисовали рукоятью молоточка какие-то буквы на груди, из пальца на стеклышко взяли каплю крови, но этим не удовольствовались и пососали крови из жи лы в шприц, надевали какие-то резиновые браслеты на руки, в какието груши вдували воздух, отчего браслеты давили руку. Заставляли стоять на одной ноге, закрыв глаза.

Иван безропотно подчинялся всему и только вздыхал, размыш ляя о том, как иногда чудно получается в жизни. Казалось бы, хотел принести пользу, хотел задержать важнейшего и весьма странного преступника и вот, на-поди, оказался за городом, и у него за все его старания кровь берут на исследование.

Вскоре мучения Ивана кончились, и он препровожден был обрат но к себе в номер и получил там завтрак, состоящий из чашки кофе, двух яиц всмятку и белого хлеба с маслом. Съев все предложенное, Иван решил ждать терпеливо какого-то главного и уж у него добить ся и внимания, и справедливости.

И этого главного он дождался немедленно после завтрака. Сте на, ведущая из номера в коридор, разошлась, и вошло к Ивану множество народу в белых халатах. Впереди всех вошел выбри тый, без усов и бороды, человек лет сорока пяти, с приятными темными глазами и вежливыми манерами. Вся свита его, в кото рой были и женщины, и мужчины, оказывала вошедшему всевоз можные знаки внимания, от чего вход получился очень торжест венным.

«Как Понтий Пилат…» – подумалось Ивану.

Появились откуда-то табуреты, кой- кто сел вслед за главным, а кто остался в дверях стоять.

– Доктор Стравинский, – представился, усевшись на табурет, главный и дружелюбно поглядел на Ивана.

– Вот, Александр Николаевич, – негромко сказал какой-то с оп рятной бородкой и подал профессору тот самый лист, который по сле кабинета был исписан кругом.

«Целое дело сшили», – подумал Иван.

Главный привычными глазами пробежал по листу, что-то ногтем подчеркнул, «угу, угу» пробормотал и обмолвился несколькими сло вами с окружающими на неизвестном языке… Однако одно слово из сказанного заставило Ивана неприятнейшим образом вздрогнуть. Это было слово «фурибунда», увы, уже вчера произнесенное прокля тым иностранцем на Патриарших. Иван потемнел лицом и беспо койно поглядел на главного.

Тот, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться со всем, что бы ему ни говорили, все, по возможности, одобрять, на все со светлым лицом говоря: «Славно! Славно». Так он поступил, дочитав лист и поговорив со свитой.

– Славно! – сказал Стравинский, отдал лист кому-то и обратился к Ивану:

– Вы -поэт?

– Поэт, – мрачно ответил Иван. И вдруг тут впервые в жизни по чувствовал отвращение к поэзии, и стихи его вдруг показались ему сомнительными.

В свою очередь, он спросил Стравинского:

– Вы – профессор?

Стравинский вежливо наклонил голову.

– Вы здесь главный? – спросил Иван.

Стравинский и на это поклонился, а в свите улыбнулись.

– Так вот, мне с вами нужно поговорить, – многозначительно сказал Иван.

– Я для этого и пришел, – сказал Стравинский.

– Вот что, – начал Иван, чувствуя, что наконец настал час все вы яснить, – меня никто не хочет слушать, в сумасшедшие вырядили…

– О нет, мы вас выслушаем очень внимательно, – серьезно и ус покоительно отозвался Стравинский, – в сумасшедшие ни в коем случае вас рядить не будут.

– Так слушайте же! Вчера вечером я на Патриарших прудах встретился с таинственной личностью, иностранец не иностранец, который заранее знал о смерти Саши Мирцева и лично видел Понтия Пилата.

Свита затихла, никто не шелохнулся.

– Пилата? Пилат – это который жил при Христе? – прищурив шись на Ивана, спросил Стравинский.

– Тот самый, – подтвердил Иван.

– А кто это Саша Мирцев? – спросил Стравинский.

– Мирцев – известный редактор и секретарь Массолита, – пояс нил Иван.

– Ага, – сказал Стравинский, – итак, вы говорите, он умер, этот Саша?

– Вот же именно вчера его и зарезало трамваем на Патриарших прудах, причем этот самый загадочный гражданин…

– Знакомый Понтия Пилата? – спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся большой понятливостью.

– Именно он, – подтвердил Иван,