Товарищ лейтенант,— обратился механик-водитель Гадалов к Красноцветову,— не знаю, как вы, а я бы не отказался от завтрака.

У нас же кроме масла ничего нет.

Лейтенант понимал: хитрит механик-водитель, не

завтрак его интересует, а возможность войти в теплую избу (кое-где дымок вьется), обогреться минуту-другую. Впрочем, и сам бы с удовольствием протянул руки к теплой печке.

Коротко доложил комбату: Быково свободно.

Стужа нестерпимая,— пожаловался Красноцве­тов, как будто комбат находился не в трех—четырех ки­ лометрах от него, а в жарких тропиках.— Разрешите обогреть людей? Десяти минут хватит.

— Разрешаю,— ответил Гладченко.— Но только де­сять минут. И ни секунды больше.

Гадалов, — распорядился лейтенант, — останови машину у первого же огонька.

В маленькой избушке у слабо теплившейся печки, тепло одетые, сидели старик со старухой. Увидев вошед­ших танкистов, они не сдержали слез.

Радоваться надо,— сказал им лейтенант.— Кончи­лись ваши беды. Скажите, фашисты давно смотались?

Нет, нет, совсем недавно. Около сотни подвод было...

Старуха хлопотливо достала из печки горшок с го­рячим молоком, разлила его в кружки, а на стол положила несколько ломтиков хлеба, по виду — из от­рубей.

Угощайтесь, сынки,— пригласила она.— Больше- то и покормить нечем...

Спасибо, мать, мы сыты,—отказался Красноцве­тов. Вглядевшись в лицо старика, спросил: — Это окку­ панты вас так?

Лицо хозяина дома было в сильных кровоподтеках.

А кто же, окромя их?

За что?

Не хотел отдавать им последнюю козу и овцу. А они их все равно зарезали и на сани...

Стало быть, вы нас угощаете последним молоком?

Будет тебе, сынок! Теперича мы жизнь нашу на­ладим! — взбодрился старик.

Власов, тащи сюда с борта ящик с маслом,— при­казал лейтенант командиру башни.— Мы иродов сейчас догоним, добудем еще.

Власов обернулся мигом.

Задерживаться больше нельзя было. Поблагодарив хозяев за тепло, танкисты заторопились. На дворе уже совсем рассвело.

Километров через десять догнали фашистский обоз. Разведчики расправились с ним без особого труда. Не­много в стороне увидели еще одну колонну, которая на­меревалась вырваться из окружения, только уже в дру­гом направлении.

Отвлекаться не будем,— передал лейтенант. Он доложил капитану Гладченко об обозе, который разме­ тал сразу же после Быково, и о другой вражеской ко­лонне, которую только что обнаружил.

Продолжай двигаться прежним маршрутом, — от­ветил комбат.

Сам он, вопреки запрету старших начальников, ехал с открытым люком, по пояс высунувшись из башни, весь в черном, с неразлучной трубкой во рту. Его взору во всей полноте открывалась картина обреченности врага, потерявшего надежду на спасение от губительного кольца. Гитлеровские вояки затравленно метались по полям. Многие норовили скрыться, другие, перепуганные и перемерзшие, группами по 30—50 человек, подняв ру­ки вверх, выходили на дорогу.

Уже танки подошли к Муравке. Здесь гитлеровцы открыли огонь из окон домов. Когда в ответ загремели выстрелы наших танковых пушек, они стали сдаваться в плен. Не менее батальона отконвоировали в наш тыл.

А в километре севернее Муравки отходила еще одна колонна. Надо было срочно догнать ее, иначе ускользнет. Гладченко нервничал. Сергеева, его механика-водителя, ранило, управлять танком он не мог, а заменить некем. Остальные наши машины уже прошли вперед. «За ры­чаги сяду сам, не упускать же колонну»,— решил комбат.

Петр, занимай мое место,— сказал он находив­шемуся в его танке оперативному уполномоченному старшему лейтенанту Егорову.

Стремясь опередить вражескую колонну, комбат по­вел свою тридцатьчетверку наперерез и, вклинившись в ее голову, начал крушить гитлеровцев гусеницами, огнем из пушки и пулемета. В колонне было около пяти­десяти повозок. Многие солдаты и офицеры, побросав оружие, сочли благоразумным сдаться.

Конвоируя танком, комбат привел в Муравки около ста пятидесяти пленных⁹ .