– Родина… У одной эмигрантки я прочёл: «В двадцать первом веке Пушкина не будет». И от ужаса проснулся ночью. Мне это приснилось, и я вскочил. Не представляю мира без Пушкина. Может, это и есть Родина?

– Куды твой Пушкин денется?

– Никуда конечно. Его перестанут читать. Как Тредиаковского. Ты читал Тредиаковского?

– Я не так уж люблю читать, – пробурчал Трофим, отводя глаза на облако...

– Заметно.

– Но Пушкина читал, – Трофим не желал быть окончательно серым. – Ещё в школе! – сказал он, и Костя захохотал, но сразу умолк и вздохнул. Сложил перед грудью ладонь к ладони, будто в молитве. Ещё раз вздохнул. Из печальных глаз вот-вот покатятся слёзы. Огромными каплями, хорошо заметные даже в последнем ряду кресел:

– Трофимыч! Золотой и почтенный! Геракл мысли! Титан гуманитарной образованности! Ну почему же только в школе? С таким опозданием! Или гадкие няни в детском садике не читали вам сказок Пушкина? К примеру «Царь Никита и сорок его дочерей»? А?

– Не был я в садике. Мамочка боялась дурного влияния. Она сама читала мне сказки. Про царя Салтана знаю. И про Балду. Про сонную царевну тоже. Царь Никита? Мутишь ты. Нету такой сказки. Ты её выдумал.

– Честное слово, не я! Всё Пушкин всё он, Александр Сергеевич. Но если мама не одобряла садика, могла ей и эта сказка не понравиться. Пушкина в России, Трофимыч, надо читать самому. Всю жизнь и никак не меньше. Он – гениальное средоточие того самого русского духа. Духа и характера. Только вот… знаешь ты, что писал Пушкин о евреях?

– А он писал?

– К сожалению… «Жида с лягушкою венчают» Ну это стихи, так себе, шутка. А вот и документ: «Неразлучные понятия жида и шпиона произвели во мне обыкновенное действие: я поворотился им спиною...».

«…к ним» – сказал Трофим, гордый возможностью поправить самого Костю. – Правильно «к ним спиною»…

– В цитате самое правильное – точность, – улыбнулся Костя. – У Пушкина «поворотился им». Кстати, зря поворотился: за «жида» принял своего товарища Кюхельбекера. Тот был под конвоем и в арестантской робе. Осуждён за декабрьское восстание.

Трофим вспомнил себя в «декабристах» и Степана Павлоновича, и его любимый анекдот, но. Костя, шутки не приняв, продолжил.

– О Марине Мнишек сказано, что «ради власти и денег она готова была разделить отвратительное ложе жида...» Видишь ли, «Гордый внук славян…» это само собой прекрасно. «Тунгус и друг степей калмык» тоже принимаются . А мы были великому поэту отвратительны, притом без всяких личных причин. Как говорят «всосано с молоком матери». С тем жил русский гений, так и умер.

Пушкин был портрет на стене или книга в шкафу. Юбилей – сто семьдесят лет со дня рождения, а может и сто восемьдесят всё равно много, с живой жизнью как будто и не связано. Куда страшнее рассказы про Бабий яр, хоть и это было до его, Трофима, рождения Бабушка помнила даже царские погромы: трупы, ножи, кровь. Матюки. Хохот. Жидов убивали целыми семьями… Но портрет Пушкина – гордо поднятая голова, скрещённые на груди руки, взгляд...

– Что-то не то, – сказал он. – Не то, что-то. Пушкин… чуть не двести лет назад… Погромы. Что мы им сделали? Распяли Христа? В бога давно никто не верит.

– В Бога верят многие и ещё больше верят в чужую вину. Очень удобно. «Я всегда во всём прав, я хороший и добрый, но простодушный. Все мне желают зла, да где ж всех искать, а тут рядом, вот они, жиды. Главные беды от этого, с длинным носом: он хитрый, он меня обманывает, он пьёт христианскую кровь! Он Христа распял…» – и громили. Бед не убавлялось и жилось не легче, но кто ж захочет «на себя оборотиться»? Всегда виноват чужой. Непохожий. Не того цвета или с другим носом. Посторонний. Киев принял антиеврейские законы ещё в девятом веке.

– Откуда знаешь?

Костя внимательно посмотрел налево, потом направо. Потянулся к Трофимову уху, прикрылся сбоку ладонью. Шептал таинственно:

– Способ есть. Но – секрет. Только тебе, как лучшему другу, – Костя приложил палец к губам и ещё раз оглянулся: – Приходится читать книги. Единственный, зато надёжный способ, уверяю тебя!

– Нету в книгах такого! – вспыхнул Трофим, – дурака из меня не делай. Цензура не пропустит.

И снова мистика, снова пропал Константин. Теперь на скамье, зевая, сидел человек с лицом серым и вытянутым – ни дать, ни взять лектор из «Общества по распространению…» Лектору давно надоели и каждодневно повторяемые лекции, и одни и те же вопросы, и туповатые слушатели. Честно говоря, весь однообразный, скучный мир порядочно ему надоел. Удивлялся он только самому себе, да и то изредка. Затянул гнусаво:

– Библиоографи-ическаая спра-а-авка… Сведения взяты из книги «Новейший путеводитель по губернскому городу Киеву», издание тысяча восемьсот… точно не знаю… года. Моему другу Славке Гольденталю показал архитектор Милецкий. Про Милецкого слыхал?

– Не-а….

– Дворец пионеров знаешь?

– Ну?

– Его проект. И автовокзал. Видел?

Бетон автовокзала придавал рассказу тяжёлую вещественность.

– Теперь-то их нет. Тех законов.

– Ага. Мы равноправные граждане. Но с душком. И более равноправные следят, чтоб мы знали своё место. Скромность – она, как известно, украшает. Такое уже бывало и мы не раз успокаивались, но за крутым поворотом истории следовал новый погром. Мы были виноваты в засухе и в эпидемии холеры, и том, что случилась неудачная война, и в неурожае тож. Если у властелина не хватало денег, опять виноваты были мы. Во Франции нас убивали крестоносцы. В Польше казаки Богдана Хмельницкого. В Германии нацисты. Ненависть копилась веками и угол падения равен углу отражения… в лучшем случае.

– Какой угол? Чему равен?

– Ох….

Трофим обиженно замолчал.

– Мне читали русские сказки, я вожу с собой русские книги. Служу русскому искусству. И везде натыкаюсь на одно и то же. Мы кому-то мешаем? Ладно. Без нас будет райская жизнь? Желаю удачи. «Без нас» не могу, а без меня, пожалуйста. Мне пора домой.

– Так ведь… арабы! И не уступят!

– Значит, война. Но быть солдатами, а не бежать, и прятаться в погребах..

– Плевать, – сказал Трофим. – Я раньше не волновался и теперь не буду. Пушкин… Распяли… Христос… Он тоже был антисемит?

– Иисус Христос был еврей.

Трофим вытаращил глаза и открыл рот. Склонил голову набок. Пережил. Вздохнул. Почесал в затылке.

– Да-а. Но я-то кого обманываю? Я что, хитрый? На барабанах играю. За границу не прошусь. Мне-то что до всей этой истории? Меня и на свете не было!

– Мир с трепетом ждал твоего рождения и теперь надеется, что ты поумнеешь. Двинешь прогресс или наоборот, поможешь небольшому светопреставлению. В отдельно взятой, стране. Пока не ясно чему, и в какой именно. Ты как считаешь?

– На четыре такта! Дальше спрашиваю у клоунов.

– Правильно делаешь, – сказал Костя скромно. – Спрашивай, ответим. – Он встал со скамьи, поднял камешек, бросил в ворону. Маленький камень ранить её не мог, Костя лишь хотел, чтобы птица полетала, но промазал. Ворона скосила глаз, но звуком не удостоила. Костя вздохну и опять сел на скамью.

– Молчит, – рассмеялся Трофим. – Не балаболка.

– Лентяйка.