Даже маршевые лестницы не поленился сделать мастер. Огибая вышку, они поднимались к самой вершине с площадкой, напоминающей скворечник. Над входом в вышку висела красная дощечка с надписью:

Маленькая вышка была чудесной работы, большую любовь и кропотливый труд вложил в нее бывалый мастер, и Машу глубоко тронул этот подарок. Порывисто приподнявшись с постели, она взволнованно сказала:

— Как вы добры ко мне. Я никогда не забуду... Никогда!

Мастер смутился и встал.

— Что вы... Вот уж право... — пробормотал он и стал искать фуражку.

Маша посмотрела ему вслед и подумала: «А он добрый, хороший и Павлушу, видимо, очень любил».

Неожиданно в раскрытое окно дунуло холодным ветром с пылью, и кто-то с яростью захлопнул створки. Испуганно вскрикнув, Маша соскочила с кровати.

На улице творилось что-то невообразимое..

Днем хмурилось небо, было душно, и хотя восток заволокли черные тучи, изредка рассекаемые змейками молний, а над дальним лесом на левом берегу Волги несколько раз нависал дождь, — все еще думалось, что гроза пройдет стороной.

Но к вечеру с востока потянуло холодом, подул ветер и черная туча стала быстро расти и приближаться.

Маша держалась рукой за косяк окна и широко раскрытыми глазами смотрела на улицу.

Впереди тучи неслись косматые седые вихри, они поднимали с земли столбы пыли, срывали с крыш сараев и коровников солому и крутили, подбрасывали ее вверх.

Уже где-то близко загромыхали сердитые раскаты грома, а на западе ярко светило летнее солнце, и горизонт был безмятежно голубой, без единого облачка, и от этого почему-то еще страшнее казалась приближающаяся гроза и еще тревожнее билось сердце.

А одинокая тонкая сосенка на Могутовой горе, терзаемая ветром, и белые голуби, в смятении носившиеся по черному, как ночь, грозовому небу, долго еще будут возникать перед Машиными глазами и бередить душу неясной, смутной тоской о том, что когда-то было и безвозвратно ушло в прошлое.

И Маша поняла, что прежнее все кончено и никогда, никогда больше не повторится, а впереди у нее трудная, тяжелая жизнь, но она верила, что придет время и снова наступит счастье и радость на русской земле.

«Павлуша! Как я хочу во всем быть такой, как ты! Я буду много-много работать и растить ребенка, твоего ребенка, — думала Маша. — А как я буду его любить!»

Ветер смолк, и на какую-то минуту все вокруг замерло в томительном ожидании. Маше показалось, что эта минута длится целую вечность. И вдруг пошел дождь — крупный и частый. Маша открыла окно, и в комнату ворвался бодрый, освежающий воздух, лицо и грудь обдало приятным холодком.

Она обернулась и увидела Алешу. Мальчик стоял посреди комнаты.

— А я думал, ты спишь, — сказал он и застенчиво улыбнулся.

Маша надела халат и усадила Алешу рядом с собой на кровать.

— Что же ты ко мне не приходил? — спросила она.

— Мать не велела. «Она, — говорит, — родить собралась...» Где же у тебя маленький?

— Его еще нет, Алешенька, но он скоро будет.

Мальчик насупил брови и вскинул на Машу строгие глаза:

— Ты смотри, только братишку роди, я девчонок не люблю. Ладно? — Он помолчал и добавил: — Мы нынче с тобой одни остались. Мать с Егором на бакен уехали деда сменить. Его на промысел звали, речь говорить... А мать совсем теперь вместо отца работать там будет.

Дождь незаметно смолк. По улице неслись бурные потоки грязной воды, и на гребнях ее возникали и лопались пузыри. Ребятишки в засученных до колен штанах уже смело перебегали ручьи и весело смеялись.

В горах курился розовый туман. Где-то далеко-далеко, вероятно еще за околицей, шло стадо, а хлопки пастушьего кнута, уже слышались в деревне.

— Пойдем корову встречать, — сказала Маша и встала с кровати.

— Я один встречу, а ты дойницу готовь, — решил мальчик.

Маша цедила сквозь ситечко парное молоко, когда стуча о пол сапогами, на кухню вошел Дмитрий Потапыч. Он шел неестественно прямо, аккуратно печатал каждый шаг, и лицо у него было строгое и бледное.

— Папаша, что с вами? — испуганно спросила Маша.

Старик хотел что-то сказать, но только махнул рукой и пошел к себе за печку.

Дмитрию Потапычу очень хотелось сказать снохе, что он любит ее так же, как любил Павла, сказать ей какие-то сердечные, ласковые слова, но он не нашел нужных слов. И он боялся еще, как бы Маша не подумала, что он говорит все это просто так, чтобы ее утешить.

Удивительный в этом году выдался сентябрь! Уже наступила вторая половина месяца, а было так тепло, словно летом. И еще не начинался листопад. Лишь кое-где валялся палый лист. Леса как бы все еще не хотели расставаться со своим пышным, цветастым нарядом.

И вечера стояли тихие, задумчивые.

Прижимая к груди ребенка, Маша подошла к берегу Волги. В эти вечерние часы она всегда любила бывать на реке. Сюда Маша ходила с Павлом, подолгу сиживала здесь и после проводов мужа на фронт.

Что может быть чудеснее заката на Волге!

Уже заходило солнце, и небо, размашисто разрисованное невыразимо яркими, светящимися красками, на полотне художника выглядевшими бы совершенно неестественно, отражалось в реке, чистой и прозрачной, и, казалось, неподвижной, как горное озеро.

Маша спустилась к воде, села на белый ноздреватый камень и все смотрела и смотрела на Волгу. А перед ней распласталась сказочная птица с чудовищно огромными огненными крыльями. Как-то незаметно, и тоже сказочно, птица эта на глазах Маши превратилась в фиолетово-синее страшилище. А еще минуту- другую спустя и страшилище сгинуло, и вместо него по воде понеслись быстрые струги с малиновыми парусами.

Весь этот день Маша думала только о Павле, только о нем.

Завтра исполняется год со дня гибели мужа. А кажется, всего лишь недавно познакомилась с ним Маша, кажется, только вчера была их свадьба.

Полгода прожила Маша с мужем, а сколько осталось воспоминаний — светлых и радостных, горьких и печальных. И в памяти они воскресали одно за другим, одно ярче другого...

По узкой тропинке, усыпанной мелкой галькой, медленно и грузно прошел высокий парень, заложив за спину руки. Он даже не взглянул на Машу, но, отойдя от нее, отойдя всего на несколько шагов, внезапно повернул назад.

— Не скажете, который час? — спросил он, останавливаясь против Маши и сразу загораживая