— Вот оно, мое хозяйство!

Павел еле расслышал слова Хохлова: от буровой разносился лязгающий грохот станка.

Широким, неторопливым шагом Хохлов направился вперед. Павел вслед за ним поднялся по отлогим мосткам к буровой.

— Две сотни метров пробурили. Третью начали, — крикнул мастер, наклонившись к Павлу. Заметив, что тот смотрит на вращающийся в центре вышки круг, похожий на низенький стол, который, оказалось, и производил такой грохот, Хохлов добавил: — Ротор. Он вращает на забое бурильные трубы с долотом... А у лебедки бурильщик. Всей этой техникой управляет.

Через полчаса, после осмотра буровой, насосного сарая, глиномешалки, котельной, Павел подумал: «Хозяйство и, верно, немалое!»

— Ну, что теперь скажешь? — спросил Хохлов как бы между прочим, свертывая цигарку. — Нефть добывать, чего и говорить, нелегкое дело. Сразу ее за хвост не поймаешь!

— Я, пожалуй, согласен, — сказал Павел. — Только дома надо с отцом поговорить... Старик у меня уж больно такой... — Павел замялся, — не любит он шуму. Бакенщиком всю жизнь работает.

Хохлов перебил Павла:

— Постой. Ты Фомичев?

Павел кивнул головой.

— Тогда я знаю твоего отца. Дмитрием Потапычем его звать? Ну-ну!

Мастер покрутил ус, сощурился.

— Я с ним прошлым летом на рыбалку как-то ездил. Славный старик. Но нас, нефтяников, это верно, недолюбливает.

Вечером, помогая Дмитрию Потапычу выгребать из коровника навоз, Павел сказал:

— Думаю, папанька, на нефтепромысел пойти.

Старик разогнул спину, хмуро посмотрел сыну в лицо.

— В Яблоновый, говоришь? — через силу спросил он и, помолчав, прибавил: — А я-то другое думал...

Неожиданно Дмитрий Потапыч швырнул в угол вилы и торопливым шагом зачастил к двери.

В эту ночь Павел долго не мог заснуть. Он все думал о размолвке с отцом. Но своего решения — наутро отправиться на буровую к Хохлову — он не изменил.

Первое время Павлу приходилось трудно на буровой. Здесь для него все было в новинку. Да и сама работа оказалась тяжелой. Он так уставал, что дома, едва переступив порог, тотчас валился с ног.

Но прошла неделя, вторая, наступила третья... И вот Павел стал своим человеком в бригаде. Он уже не терялся, когда бурильщик отдавал приказание: «Подготовить элеваторы!» Он уже не путал один инструмент с другим, он научился с полслова понимать товарищей.

А вечером, старательно умывшись и с аппетитом пообедав, Павел садился за толстую, как библия, книгу «Бурение».

— И что с парнем такое творится? — со вздохом говорила мужу Катерина. — Ему бы с девками гулять, а он в книжку уткнется и сидит себе и сидит, как старик! Этакому молодцу да самую наилучшую невесту...

— Подожди, подцепит еще какую-нибудь. За этим дело не станет, — отмахивался Константин.

Дмитрий Потапыч совсем не разговаривал с сыном. И Павел старался реже попадаться на глаза отцу. Он делал вид, будто не замечает ни косых взглядов старика, ни его молчаливости.

Раз Хохлов — случилось это после смены — спросил Павла:

— Как живет-может Дмитрий Потапыч?

Павел махнул рукой.

— Осерчал на меня старик... Хоть бы вы потолковали с ним, Авдей Никанорыч.

— Отойдет, — ободрил рабочего мастер и, чуть помедлив, добавил: — Может, загляну как-нибудь в выходной.

— Вот бы хорошо! — обрадовался Павел. — Непременно заходите, Авдей Никанорыч.

В воскресенье Катерина пекла пироги. Завтракать сели поздно.

Все хотели есть, а худенький белоголовый Алеша, давно занявший свое место за столом, нетерпеливо поторапливал:

— Мамка, ну скоро ты там? У меня кишочки подводит!

Наконец из кухни показалась Катерина с большим блюдом, на котором лежали горячие пироги.

— Алешеньке первому, — сказала она, подходя к столу.

— Мне самый большой кусок, — потребовал мальчик, сверкая перламутровыми белками.

— Самый большой! — засмеялась Катерина.

Павел сел между Алешей и Егором — подальше от Дмитрия Потапыча.

Во время завтрака пришел Хохлов.

— Вот и гостя хорошего нам бог дал, — сказал Дмитрий Потапыч, вылезая из-за стола и направляясь навстречу кряжистому мастеру.

— Хороший или плохой, а уж раз пришел — не выгоните, — посмеиваясь в усы, заговорил Хохлов, протягивая хозяину широкую с мосластыми пальцами руку.

Павел, почему-то смутившись, тоже встал и с полыхающим лицом подошел к Хохлову.

— Садитесь, Авдей Никанорыч, с нами завтракать, — сказал он, когда тот разделся.

Мастера усадили за стол, и Катерина, особенно любившая принимать гостей, поставила перед ним тарелку с разными угощениями: тут были и пирог с осетриной, и румяные ватрушки с творогом, и сдобные плюшки.

— Напрасно беспокоитесь, — Хохлов расправил большим пальцем густые усы. — Я ведь позавтракал.

— И пироги кушали?

— Нет, пирогов не было. Блины и картошка жареная со свининой... Насчет картошки я особенный любитель.

— А теперь пирога нашего попробуйте, — настаивала Катерина. — Только из печки. Ну, прямо живой — дышит! Кушайте на здоровье.

Взяв большой кусок горячего пирога с глянцевитой масляной корочкой, Хохлов сказал:

— Уговорили. Выходит, блинам и картошке потесниться придется и нового жильца на уплотнение пустить!

— А ты ешь себе, Авдей Никанорыч, не сумневайся, — успокоил гостя хозяин. — В животе для такого кусочка всегда место найдется.

Катерина схватила со стола полведерный самовар и унесла его подогревать.

— Поживаешь как, Авдей Никанорыч, здоровьице как? — спросил Дмитрий Потапыч гостя, наливая в блюдце чай. — Давненько тебя не видел.

— Мое здоровье от бурения зависит. Есть меры проходки — значит, и на сердце поспокойнее, — Хохлов вытер масленые губы, посмотрел на Павла. — А с бурением у меня сейчас вроде как ничего... Трудностей всяких, само собой, не оберешься. Тяжелая тут местность для нашего брата-бурильщика. Горы, овраги, дорог никаких. А зимой и подавно. Куда как трудно зимой! — Мастер вздохнул, наморщил лоб. Но прошла секунда-другая, и в глазах у него сверкнул упрямый огонек. — Да, скажу вам, мне даже по душе эти места. Люблю, когда мозгами надо шевелить, расторопность проявлять. Природа свои капризы выставляет, а ты ей все наперекор да наперекор, да все по-своему делаешь!

Появилась Катерина. Она поставила пыхающий самовар на прежнее место, налила всем чаю и отошла к подтопку.