– У конца нет конца. Края у него тоже нет. Но пришел не за тем, – Али повернулся вполоборота. – Но раз уж ты сама заговорила о конце, позволь, расскажу, что видел… Там, где кончается одно, начинается другое. Конец и начало – одна точка. Из конца вытекает начало, из начала – конец. Между ними нет ничего. Пустоты нет. Пустота живет только в человеке.
Марина слушала его знакомый голос, и ей казалось, что и у слов, произнесенных старым Али, нет ни начала, ни конца. Соединившись, они составили круг, и Марина не знала, в какой его точке начинается смысл.
– У всего есть конец, Али. Все когда-нибудь кончается, – заговорила она, не открывая глаз. – Вспомни наш последний разговор в библиотеке. Ты говорил, у тебя нет времени ждать, нет времени надеяться, нет времени мечтать. Не наступил ли конец, когда твое время вышло?
– Мой конец наступил для тебя, – глаза Али блеснули. – Всю жизнь я был слеп. Для меня существовало лишь то, что я мог потрогать вот этими пальцами, – он поднес к лицу свои твердые коричневые пальцы, Марина протянула руку, коснулась их – каменные. Но зачем он поднес их к лицу? Он ведь слеп… Или уже нет? – Ты трогаешь меня, а я – твердый. Значит, я есть, не кончился, не вышел, – продолжил Али. – Так- то…. Ну, говорили мы в библиотеке. Помню я наш разговор. Только ни он, ни библиотека к истине отношения не имели – это я только потом понял… Брал книги в твоей библиотеке, читал. Вспомни – читал помногу, прощупывал по сто листов в день, а-то и больше. И вот что я теперь тебе скажу – книги были, а все, что в них, – нет. О чем они рассказывали мне? О любви, о желаниях, о страданиях. Но ни того, ни другого я пощупать не мог. Где они – любовь и страдания? Чем они пахнут? Какой формы? И не говори мне о духовном, о нематериальном. Слушать не желаю. Теперь я – другой. Теперь сам могу сказать… Вот послушай, только не обижайся. Ты любила? Любила. Не отрицай. Страдала? Страдала, да, я знаю. Любил ли он, тот, с фотографии? Нет. Страдал? Нет. Так вот и не было ничего. Любви не было. Не спорь. Дай договорить… А если б было, то взяла б ты свою любовь, отнесла бы к нему, разделила поровну и сунула бы половину ему в руки. Только нечего тебе было делить. Нельзя взять то, чего нет, и вложить кому-то в руки. Не почувствует он ничего. Так-то… Запомни – делюсь: все только в тебе, вовне ничего. Так и конец – он в тебе. А где он вовне? Вовне его нет…
– Любви не было, говоришь? – смех вышел трескучим, Пахрудин дал бы многое за такой образец. – А что же давило, кололо, кричало? Не слышал? А ведь за стенкой жил, слух у тебя – острый…
– Ты слаба, вот и кричала. Покричать тебе захотелось, любовь себе придумала. И жила так же – только мечтала, сидя вот на этом диване. Мечту не пощупаешь, не помнешь в пальцах. Не было в твоей жизни ничего, кроме дивана. Ни цветов, ни детей… Все держала в себе. Тебя окружали слепые. Один из них – я. Старый Али жил рядом, за стенкой, но он не сидел на диване, он щупал жизнь всеми двадцатью пальцами. Говорили, и ты тоже, я знаю: «Опять старый Али вокруг дома шуршит»… А я трогал дорогу, ногами прикасался к каждому камню, к ямке каждой прикасался. Моя жизнь была полна тем, что существовало вокруг меня. Я жил настоящим, а ты – жизнь откладывала. Пусть в моей жизни была только лестница и дорога вокруг дома, но я предпочел их тому, чего нет… А что ты? Окружила себя людьми, которые тебя не видели.
– Ну… на худой конец могли меня пощупать…
– Могли. Но не хотели…, – старый Али похлопал ее по тонкой руке. – Тот, о ком ты мечтала, не хотел. Тебя для него не было… Я всю жизнь был незряч, но я видел тебя. Понимаешь? Я слеп, но прикоснуться могу. Я хочу прикасаться к миру, окружающему меня. Я не боюсь прикосновений. Зачем ты придумала себе страдания?
– И страдала, когда хоронила тебя… Скажешь, и этого не было? И это – напрасно? А как жить, если не страдать?
– Для меня этого не было. Страдала – ты. Я выпал из твоего зрения. Больше не ходил вокруг дома. А разве ты, всю жизнь просидев на диване, хотела, чтобы что-то вокруг менялось? Не по мне ты плакала в тот день, а по тем дням, которые еще настанут, но в них уже не будет меня, разговоров со мной, шуршания моих тапок вокруг дома. Ведь тогда с тобой случится самое страшное – ты поймешь, что время бежит, выходит, исходит, и старость приближается. Не конец, всего лишь старость. Ты боялась изменений. Не меня ты хоронила, а свои мечты, которые были разбиты бегством времени… Не обижайся на мою правду, – Али отвернулся.
– В моей жизни были книги… Много книг, – сказала Марина.
– Э-э-э, опять ты за старое – про книги мы уже поговорили, я тебе все объяснил. В твоей жизни были листы бумаги, бесконечные листы бумаг. Того, что ты в них читала, не было…
– Не приму я твою философию, старый Али. Пусть я всю жизнь просидела на диване без прикосновений, но с любовью, которую не смогла разделить. Я не чувствовала пустоты, я жила, я страдала, именно поэтому остро чувствуя прикосновения жизни… Теперь я не мечтаю, не страдаю, жизни не чувствую… не люблю. А когда перестаешь мечтать, наступает конец – во мне, вовне – какая разница? Ты сам об этом говорил, умирая. Я запомнила твои слова….
– А теперь я тебе говорю – живи! Открой глаза и живи, – старческая нотка надломила его голос. – Хватит мечтать, щупай, трогай!
– Уходи туда, откуда пришел! В свое начало или в конец! Ты слеп! Ты по-прежнему слеп! Ты не видишь – я не могу трогать то, что желаю…
– Трогай то, что жизнь тебе дает, – Али не обиделся. – И пойми одно – невозможно взять больше, чем есть. Прими это. Помни об этом. Это – моя старая мудрость, мой подарок тебе… Я без конца ходил вокруг дома. Без конца… Первый угол, второй, третий. Ходил по кругу, потому что круг не имеет конца.
– Был конец у твоего круга – в той точке, где ты остановился.
– Я не останавливался – по-прежнему хожу. Твои глаза меня не видят, но это не значит, что меня нет.
– А могу я прикоснуться к тебе, когда ты ходишь вокруг? Могу? Нет!
– Почему не можешь? Догони и пощупай. Только я ведь теперь хожу очень быстро и совсем неслышно. Меня догнать сложно – у меня появилось много времени. Все думают, время бежит, когда его мало. Это не так. Наоборот, когда знаешь, что у тебя остались считанные дни, время стоит – ты сам его останавливаешь, каждую минуту, каждую секунду чувствуешь, а раньше их не замечал. Когда время бесконечно в твоем распоряжении, то оно начинает бежать, потому что ты не обращаешь на него внимания. Вот и я теперь начал бегать вокруг дома, чтобы поспевать за жизнью, времени у меня – бесконечно много. А жизнь – хороший тренер. Послушай, какое у меня после бега открылось глубокое дыхание.
Старый Аля потянул воздух, ноздри его загнутого носа вздрогнули. Подержав воздух глубоко в легких, он выдохнул – прохладную струю, тронувшую закрытые веки Марины.
– Но ты можешь пощупать меня сейчас, когда я не бегу, а пришел посидеть рядом с тобой. На, щупай, – старый Али протянул к ней свою руку.
– Зачем ты продолжаешь ходить вокруг дома? Не надоело?
– Надоело?! – он подпрыгнул. – Ну что ты! Это ведь
– Не верю я тебе, Али, – устало сказала Марина. – Говоришь, в твоей жизни были только лестница и круги. Твой круг был полон мной, слепыми соседями. Аккордеоном Нуника, шутками Пахрудина, спорами с Валентиной, рассказами Уайза. Мы всегда были рядом.
– Хотели ли вы прикоснуться ко мне? – подмигнул Али и убрал протянутую руку. – Хотели ли вы, чтобы я прикоснулся к вам? Дорога и лестница не сопротивлялись. Они были полностью моими. Для тебя я был привычной частью дня. Но я не обижен, нет-нет, я стал счастливым, научившись довольствоваться тем, что есть.
– Жизнь дала мне сырой вонючий подвал. Жизнь не дала воды и еды. Жизнь дала снайпера за окном. По-твоему, я и снайпером должна быть довольна? Тем, что сейчас подойду к окну, отдерну штору, а он выпустит в меня пулю?
– Жизнь всего лишь забрала у тебя диван. Скажи ей за это спасибо…
– Только мертвый может так рассуждать! Только мертвый не боится конца – его конец уже наступил! Ты кончился, вышел, но возродился в глупой теории, которую я не приму. Тебя нет. Сейчас я открою глаза, а тебя нет, я одна комнате.
– Ошибаешься, ты не одна. Поверь мне, повидавшему много кругов, – мы никогда не бываем одни. Не
