— Да ну? — удивляется папа.

— Правда? — Американка выгибается в кресле, чтобы посмотреть на меня. Она говорит громко. Очень громко.

Слишком громко. — Дорогой, ты слышал? Эта женщина говорит, что парень, который спроектировал это здание, спроектировал и Белый дом.

— Нет, я имела в виду совсем другое…

Тут я замечаю, что гид замолчал и взирает на меня с такой же любовью, с какой древний викинг с борта своей деревянной ладьи мог бы наблюдать за зенитной управляемой ракетой класса «земля-воздух». Все глаза, уши и рога направлены на нас.

— Я имела в виду, принято считать, что это здание послужило моделью для Белого дома. В этом нет точной уверенности, — тихо говорю я, не желая, чтобы меня втягивали в споры. — Дело в том, что Джеймс Хобан, который в тысяча семьсот девяносто втором году выиграл конкурс на создание проекта Белого дома, был ирландским иммигрантом.

Все с предвкушением смотрят на меня.

— Хобан изучал архитектуру в Дублине, потому нет ничего удивительного, что двухэтажное здание Белого дома, решенное в стиле неоклассицизма, похоже на Лейнстер-хаус, — быстро заканчиваю я.

Люди вокруг меня охают, ахают и обсуждают эти пикантные подробности между собой.

— Нам вас не слышно! — кричит кто-то из передней части автобуса.

— Встань, Грейси, — подталкивает меня папа.

— Папа! — Я пытаюсь схватить его за руку.

— Эй, Олаф, дай ей микрофон! — кричит американка гиду.

Олаф неохотно передает его и складывает руки на груди.

— Э-э, здравствуйте. — Я стучу по микрофону пальцем и дую в него.

— Грейси, ты должна сказать: «Проверка раз, два, три».

— Э-э, проверка раз, два…

— Мы вас слышим, — резко обрывает меня Олаф Белый.

— Ладно, хорошо. — Я повторяю свой комментарий, и сидящие впереди люди с интересом кивают.

— А это тоже все часть ваших правительственных зданий? — Американка показывает на здания с двух сторон от Лейнстер-хауса.

Я неуверенно смотрю на папу, и он ободряюще кивает мне.

— Ну, на самом деле нет. Здание слева — это Национальная библиотека, а справа — Национальный музей. — Я собираюсь опуститься в кресло, но папа резко выталкивает меня наверх. Все пассажиры автобуса продолжают на меня смотреть, ожидая продолжения. Гид выглядит сконфуженным.

— Что ж, наверное, всем будет интересно узнать, что в Национальной библиотеке и Национальном музее первоначально располагалось Королевское Дублинское общество искусств и науки, учрежденное еще и тысяча семьсот тридцать первом году. Оба здания были спроектированы Томасом Ньюхэмом Дином и его сыном Томасом Мэн-ли Дином после конкурса, проведенного в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году, а построены в тысяча восемьсот девяностом году известными дублинскими подрядчиками Бекеттами. Музей — один из лучших уцелевших образчиков ирландской декоративной каменной кладки, резьбы по дереву и укладки керамической плитки. Самой яркой особенностью Национальной библиотеки является ротонда при входе. Через ротонду можно пройти по томительной красоты лестнице в великолепный стильный зал с огромным сводчатым потолком. Как вы ими видите, помимо ротонды, здание украшает ряд колонн и пилястров коринфского ордера. Боковые павильоны композиционно завершают ансамбль. В…

Громкие хлопки прерывают мой рассказ. Хлопает только один человек — мой папа. Остальные погрузились в молчание. Его прерывает ребенок, спрашивающий свою мать, можно ли снова рычать. Внимание пассажиров словно шар перекати- поля летит по проходу, приземляясь на плечо улыбающегося Олафа Белого.

— Я еще не закончила… — тихо говорю я.

Папа хлопает еще громче, и мужчина, сидящий в одиночестве на заднем ряду, нервно поддерживает его.

— Пожалуй… это все, что я хотела сказать, — быстро говорю я, ныряя в кресло.

— Откуда вы все это знаете? — спрашивает сидящая впереди американка.

— Она агент по продаже недвижимости, — с гордостью отвечает папа.

Женщина хмурится, ее рот принимает форму буквы «о», и она поворачивается обратно к чрезвычайно довольному Олафу. Он выхватывает у меня микрофон:

— А теперь давайте все порррычи-им!

Тишина нарушается, все снова приходят в себя, а я сжимаюсь в своем кресле, стараясь стать как можно более незаметной.

Папа наклоняется ко мне и прижимает к окну. Наши шлемы ударяются друг о друга. Он спрашивает, шепча мне в самое ухо:

— Откуда ты все это узнала, дорогая?

Однако я выговорилась полностью — мой рот открывается и закрывается, но ни один звук не выходит наружу. Откуда же я все это узнала?

Как только я в тот же вечер вхожу в школьный гимнастический зал и замечаю Кейт и Фрэнки, прижавшихся друг к другу на трибуне, у меня немедленно начинают гореть уши. Мои подруги глубоко погружены в разговор, на лицах явственно написано беспокойство. Кейт выглядит так, как будто Фрэнки только что сказала ей, что ее папа скончался. Выражение лица Кейт мне знакомо, потому что именно и сообщала ей эту ужасную новость пять лет назад в зале прилетов дублинского аэропорта — она тогда прервала отпуск, чтобы побыть рядом с отцом. Теперь говорит Кейт, и Фрэнки выглядит так, как будто ее собаку сбила машина — тоже знакомое мне выражение, потому что и в тот раз я отвечала за сообщение новостей, как, впрочем, и за удар, сломавший таксе три лапки. Кейт бросает взгляд в мою сторону и вздрагивает, словно ее застукали на месте преступления. Фрэнки тоже замирает. На их лицах написано удивление, потом появляйся выражение вины, а потом они улыбаются, чтобы и подумала, что они только что обсуждали погоду, а не события моей столь же изменчивой жизни.

Я жду, что на лицо мое ляжет привычная маска женщины-прошедшей-через-трагическое-испытание, которая будет держать чрезмерно любопытных на расстоянии. Маска все это время помогает мне, как бы отстранившись от ситуации, объяснять соболезнующим, что недавняя потеря является скорее путешествием, а не тупиком, предоставляющим человеку бесценную возможность набраться сил и многое про себя понять, превращая таким образом ужасное происшествие во что-то чрезвычайно позитивное. Но нет, привычная маска не приходит мне на помощь: с этой публикой от нее толку мало. Две женщины, которые сейчас крепко обнимают меня, могут заглянуть сквозь нее прямо мне в сердце.

Объятия моих подруг затягиваются, обе похлопывают и поглаживают меня по спине, что кажется удивительно успокоительным. Жалость на их лицах напоминает мне о моей огромной потере, к горлу подкатывает тошнота, и голова снова наливается свинцом. За каким чертом я спрятала голову под папиным крылом? Возвращение в родное гнездо, увы, не обладает теми потрясающими целительными свойствами, на которые я рассчитывала, так как каждый раз, когда я выхожу из дома и встречаю знакомых, мне приходится проходить через все случившееся снова и снова. И не просто повторять свой длинный рассказ — я вынуждена заново все прочувствовать, а это гораздо изнурительнее слов. В объятиях Кейт и Фрэнки я могла бы с легкостью превратиться в ребенка, с которым они нянчатся у себя в мыслях, но я этого не делаю, потому что знаю: если начну сейчас, то не остановлюсь никогда.

Мы сидим на трибунах вдалеке от других родителей, часть которых сбилась в маленькие группы, но большинство используют свободное время, такое драгоценное и редкое, чтобы в одиночестве почитать, подумать или понаблюдать за своими детьми, которые совершают невыразительные боковые кувырки на