мире.

– Солидно, – помолчав, сказал Рублевский. – Детали будут? Или работать придется вслепую, как прошлой зимой в Ижевске?

– Ну, если интересно. Можно и детали, – ухмыльнулся полковник. – Ты такую фамилию – Агранович слышал? Эдуард Маркович Агранович, – назвал имя жертвы Седой и замолчал, давая Сергею время переварить информацию.

Рублевский некоторое время сидел неподвижно. Затем, словно очнувшись, залпом выпил коньяк, потом отхлебнул остывший кофе, поднялся. Направился к стойке. Купил полковнику сто грамм водки и бутерброд с красной икрой. Вернулся за столик, поставил стакан с тарелкой перед Гайтановым. Достал сигареты. Щелкнул зажигалкой. Несколько раз медленно затянулся и только затем уточнил, хотя – видит Бог – этого можно было и не делать:

– Тот самый? Еврей-оленевод?

– Да, – подтвердил ожидавший вопроса полковник. – Господин губернатор. Хозяин бескрайней тундры и несметных земных кладовых. Собственной персоной. Жулик, вор и, по совместительству, гей-педофил. Если кто вдруг не в курсе. Через, – Гайтанов снова посмотрел на часы, – сорок три минуты личный самолет Аграновича приземлится в Пулково. Сегодня на четырнадцать ноль-ноль назначено торжественное открытие нового здания официального представительства его вотчины в Санкт-Петербурге. С последующей пресс- конференцией. И там, – Седой ткнул пальцем в потолок, – есть мнение, что для господина Аграновича данное мероприятие должно совпасть с досрочным окончанием его второго губернаторского срока. Слишком засиделся Эдик на ледяном троне. Пора и честь знать. Как там было в песне благословенных времен застоя: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет»? Вот-вот. Пора пустить кровь. В смысле свежую. По венам.

Седой замолчал, не закончив фразу. Поскреб подбородок, взял в руки стакан. Поднес ко рту, но, помедлив, поставил его на место. Глянул на Рублевского из-под бровей, сказал глухо:

– Я знаю, о чем ты думаешь. Идиотизм, конечно. Штурмовщина. Такие чистки экспромтом не проводят. По до меня самого мнение довели только сегодня. В семь утра. И я, как офицер, обязан выполнить приказ. Чем вызвана такая поспешность и готовность идти на неизбежный после акции взрыв общественного мнения, я могу лишь предположить. Допускаю, что произошла утечка важной информации из ближних кругов Аграновича насчет некоторых моментов, на которых господин губернатор собирается заострить внимание на сегодняшней пресс-конференции. Поэтому она не должна состояться. Так что придется тебе качественно отработать майорские погоны, Сережа. Деньги за призовой выстрел получишь обычным способом. Завтра, до обеда. Вопросы есть?

– Какие вопросы? – покачал головой Рублевский. Отказаться от задания после ввода в курс дела – то же самое, что подписать себе некролог. В данной ситуации он, Сергей, уже не человек, не личность, а всего лишь биологическое приложение к снайперской винтовке. Захочешь дернуться – не дадут. В общем, «попала собака в колесо – пищи, но беги». Да и ради чего дергаться? Не ворохнулось ничего в душе у Рублевского при упоминании фамилии скандального губернатора, по которому, в идеале, как минимум тюряга плачет. Причем давно и горько. Лет на сто. Разве что удивился в первую секунду крутизне клиента. Солидная премия из специального фонда руководства, опять-таки. Учитывая личность мишени – на порядок превышающая среднюю таксу за особые задания. Так что офицерская совесть чекиста может спать спокойно. Не агнца блаженного мочить придется, а ту еще сволочь. Если в Москве, наученные горьким опытом, решили не тянуть резину с долгим судебным прижиманием ненавистного губернатора к ногтю, как это получилось с хозяином нефтяной компании, а решить вопрос радикально. Значит, есть острая необходимость закрыть тему здесь и сейчас. В Питере.

– Партия сказала «надо» – комсомол ответил «есть», – закончил свою мысль вслух Рублевский, грустно улыбнулся и посмотрел куратору в глаза. – Но есть встречное предложение, товарищ полковник.

– Слушаю, – кивнул Седой. – Говори.

– Я его отработаю, а вы освобождаете меня на месяц от любых дел и не станете дышать в спину.

– Хочешь взять отпуск, отдохнуть и подлечиться?

– И это – в том числе, – уклончиво ответил Рублевский.

– Где?

– Шарик большой, – пожал плечами Сергей. – Тихих райских островов достаточно. Вы мне, главное, вольную на месяц выпишите. Отключу телефон, соберу рюкзак, сяду в самолет, улечу к черту на рога, в тропики, и хоть раз в жизни отдохну от так называемой цивилизации. А может, и не в тропики. Может на Камчатку, к гейзерам и вулканам. Или в Крым. В подземные пещеры. Мало ли приятных глазу мест в стране родной.

– Может, и не мало, – согласился Седой. – Только вот с Крымом ты погорячился. Ялта, Севастополь, Судак уже лет пятнадцать как заграница. Хотя нас, русских, по старой памяти пока еще пускают без визы.

– Так это не я, товарищ командир, – вставил Рублевский. – Это до меня. Сначала Никита Кукурузник родной Малороссии царский подарок отвалил. Погорячился. Затем Борис Похмелыч забыл подарок назад забрать во время беловежского развода. Хотя мог, запросто.

– Это верно, – кивнул Седой. – Самое интересное, что стоило ему лишь слово сказать, и хохол даже бы не пикнул. Согласился. Но старик слишком много выпил. Точнее – напоили его. Вот мозг и уснул. Какой уж тут Крым – под стол бы не упасть прямо перед телекамерами. Кое-как бумажку подмахнул на автопилоте, и – привет. Через минуту уже храпел. По пути к самолету. Все люди в курсе, как дело было.

Гайтанов замолчал, раздавил в пепельнице окурок. Откашлялся, прижав кулак ко рту. Резюмировал:

– Насчет отпуска требование справедливое. Но сейчас я не готов ничего ответить. И так голова как чугун, с самого утра. Понимать должен. Не каждый день большую охоту объявляют.

– Понимаю.

– Вот и не дави на психику, майор. И не ставь условия. Вернемся к вопросу позже. И решим, к обоюдному удовольствию. Я, признаться, сам давно об отдыхе подумываю. – Гайтанов глянул в окно на сырой, слякотный и холодный ноябрьский Питер, из последних сил балансирующий на зыбкой границе осени и зимы. – Может, вместе и отправимся. Каждый, понятно, в свою сторону. Но – не сейчас, Сережа. Сейчас надо дело сделать.