– Куда ты в ночь, Тихон? – наконец сумел выдавить я из себя.

– А и ништяк. Ишь вызвездило как нынче. Дорогу не потеряю. Да и ПНВ есть.

– Ну-у-у нет. Не отпущу тебя так. Посидим хоть часок.

– Я бы с радостью, Коста. – Комяк подошел, положил руку мне на плечо. – Да ведь и правда стремно коней возле дома долго держать. И укрыть их негде, не в парме ж привязывать. Отваливать надо.

– Ну… – Я крепко обнял Комяка, похлопал его по узкой спине. – Если такое дело, то спасибо тебе за все, самоедина. Сам понимаешь, обязан жизнью тебе… И не раз… – Я не на шутку расчувствовался и даже не мог подобрать подходящих слов для прощания. – Может, просьба ко мне есть какая?

– А просьба, братишка, одна. Чтобы нормально было все у тебя. А если случится возможность, так весточку с оказией мне перешли. Через братву. Как живешь и чем дышишь. А по большому счету, так в гости принять рад буду всегда. Адрес ты слышал, дорогу найдешь.

Самоед спустился с крыльца, развязал мой рюкзак, оставленный мною на улице и как раз оказавшийся в створе полосы света, бьющего через открытую дверь, и достал оттуда один из приборов ночного видения. Потом обернулся, увидел, что я стою на крыльце, и приподнял «очки» над головой.

– Вот это с собой забираю, чтоб сейчас в парме нос не расквасить, – сообщил он мне. – А остальное у Ирины оставь. Она знает, как распорядиться. – Потом он отвязал лошадей, ловко вскочил в седло, свистнул Секачу, обернулся: – Удачи, братан, – и натянул на глаза ПНВ.

– И тебе удачи, Тихон!

– Все будет ништяк, отвечаю. – И Комяк сильно шлепнул ладонью по крупу своего серого в яблоках жеребца, посылая того вперед.

Его скрыла темнота таежной дороги, но еще долго я, стоя на крыльце, вслушивался в стук копыт двух лошадей. Потом развернулся и нос к носу столкнулся с Ириной. Оказывается, все это время она стояла у меня за спиной. И даже не обозначила своего присутствия ни вздохом, ни шорохом.

– Ну что, распрощались? Чего долго-то так добирались? Месяц, поди, – спросила хозяйка, провожая меня в задоски.[42]

– Завтра все расскажу. Хорошо?

– Хорошо. Утомился с дороги, я ли не понимаю того. – Ирина достала из печки чугунок с картошкой. – Теплый еще, – сообщила она. – Уж извини, гостей не ждала, особенно ночью. Потчевать завтра буду, а сейчас, чем богаты… – Она выставила на стол бутылку водки и граненый стакан, потом умело вскрыла охотничьей финкой банку тушенки. – Даже не знаю, как тебя звать-величать, гостюшка дорогой. И черт косоглазый представить тебя не озаботился. Тот ли ты, кого здесь так ждали?

– А кого вы так ждали? – хитро улыбнулся я, набулькивая в стакан из бутылки.

– Обзовись, обзовись, – не повелась на мой вопрос Ирина.

– Костоправ я.

– Наслышана про такого. Даже фотку твою мне с оказией подогнала братва. Да тока ты сейчас при бородке. Так сразу и не признаешь. – Ирина ловко крутанула в ладони финку, откровенно демонстрируя мне, что пользоваться ею она умеет. Но на меня это не произвело впечатления. Я хотел есть. Я хотел еще выпить. И, наконец, я мечтал поскорее забраться на теплую печку, на толстый матрац, набитый душистым сеном, и забыться часов этак на десять.

– Может, побриться? – ехидно поинтересовался я, опрокинув в себя вторую порцию водки.

– Да что ж я тебя мучить буду с дороги? «Бриться…» – усмехнулась Ирина. – И воды-то горячей нет в доме. А греть сейчас, сам понимаешь. «Бриться…» Вот что, братишка. Наслышана я, что есть у тебя и другая примета, почище портрета. – Она рассмеялась. – Ишь ты, кобыла стоялая! Стихами заговорила при виде свежего мужичка… Так как насчет той приметы?

Мне уже порядком поднадоел этот аккуратный допросец, и я решил с ним поскорее покончить. Решительно поднялся из-за стола, расстегнул ремень, приспустил брюки, задрал футболку.

– Ты это хотела увидеть? – зло спросил я, демонстрируя хозяйке свой шрам, полученный четыре года назад в пресс-хате «Крестов». Она так и вперилась в него взглядом. – Насмотрелась? Может, что еще показать? – Я сдвинул брюки чуть ниже.

– Да Бог с тобой, – рассмеялась Ирина. – Еще будет время на это. А сейчас ты с дороги. Устал, – в который раз напомнила мне она. – Пошли, комнату твою покажу. Нетоплено тока там, дык и ничо. Печку разжечь недолго. А вино да закуску, коли хочешь, с собой забери.

Ни водку, ни еду я забирать не стал. Прихватил только свои пожитки. И главное, дробовик и рюкзак, в котором кроме смены белья, двух приборов ночного видения и остатков провизии, лежал трофейный ПМ – тот, что я добыл еще в Ижме в гостях у кума. Если, не приведи Господь, дойдет дело до неприятностей, то пистолет в «домашних условиях» будет куда действенней громоздкого «Спаса».

Вслед за хозяйкой я спустился в тесный подпол, по самый потолок заваленный картошкой и заставленный ящиками и отсыревшими картонными коробками с консервами. Сорокаваттная пыльная лампочка почти не давала света. В нос бил затхлый запах гнилых овощей. Да в кичмане, пожалуй, было поуютнее, чем здесь!

«Ну и куда ты меня привела, красавица меченая? – растерянно подумал я, оперся о старую бочку и принялся наблюдать за тем, как Ирина отодвигает от заплесневелой стены какой-то хлам. – Неужели хочешь определить меня здесь на постой? Да лучше я пойду ночевать с поросятами!»

Но оказалось, что я был не прав. Хламом, который наконец убрала Ирина, оказалась прикрыта небольшая дверца, ведущая в уютную комнату. С миниатюрной, почти игрушечной, печкой-голландкой, панцирной двуспальной кроватью, маленьким кухонным столиком, двумя стульями, полочкой с книгами и даже переносным цветным телевизором. В углу возле двери был закреплен рукомойник. В другом углу – я бы назвал его «красным» – вместо иконостаса была оборудована вешалка для тряпья – так, как это делается в деревнях: несколько крепких веревок протянуты по гипотенузе угла, а на них развешаны несколько самодельных плечиков.

Печка в комнатке, видимо, протапливалась регулярно, потому что ни сырости, ни затхлого запаха, что царил в соседнем хранилище для овощей и консервов, здесь не было. Единственным неудобством в этой келье было то, что стоять в полный рост я здесь не мог – потолок оказался чересчур низким, скрипнувшим надо мной, когда я неосторожно ткнулся в него макушкой. Впрочем, стоять я и не собирался и тут же устало присел на ближайший стул.

– А что, телевизор работает? – зачем-то спросил у хозяйки, которая суетилась возле кровати, разворачивая на ней скрученный в рулон матрац.

– Кажет, конечно, – отозвалась она. – Зачем же он здесь? Для красы? Ничего, Коста, в этом доме нет для красы… Вот и постелька готова. Перину намедни тока весь день на солнце выдерживала. И бельишко все чистое. Так что ложись, отдыхай, а я печь пока растоплю. А завтрева к тому, как подымисси, уже баньку спроворю…

Я разделся и забрался в свежую прохладную постель. Потянулся, с удовольствием разминая кости, и принялся беззаботно наблюдать за Ириной, возившейся возле печки и продолжавшей без умолку трепать языком.

– А что в горнице тебя не оставила, а сюда отвела, дык пойми меня правильно. А как кто нежданный ко мне вдруг заявится, а тутока ты? Как объяснять? А эта каморка спецом для таких, как ты, оборудована. И не первый ты здесь хоронишься.

– Ты запирать тут меня хоть не будешь?

– Не, Коста. Захочешь, дык выйдешь. Тока поосторожнее. Лучше, когда проснешься, книжку каку полежи полистай, дождись, пока за тобой не придут. Сразу не вылезай… А впрочем, как хочешь… – Ирина многозначительно посмотрела на меня и выдала то, что я уже давно подсознательно ожидал.

– Я ведь с тобой лягу, ага?

– Нет.

– Ты просто утомился с дороги?

– Я просто не хочу.

Она бросила на меня растерянный взгляд, дернула правой половиной лица, которая еще могла выражать у нее кое-какие эмоции, а потом…

…А потом я просто срубился. И грех винить меня за это, измученного несколькими днями бессонницы, тяжелой дороги, перестрелками, и всем тем, что попадалось мне на пути, долгом и заморочном. И вот меня