Лишь через две недели после назначенного срока родов у нее начались схватки. Вопреки обычаю того времени, Леопольд ни на миг не покидал жену. Продолжавшиеся двадцать часов схватки вместо того, чтобы стать чаще, вдруг наоборот пошли на убыль. Доктор Крофт, до ужаса боявшийся причинить какой- нибудь вред своей августейшей пациентке, отказывался применять акушерские щипцы и настаивал на том, чтобы все шло естественным путем. В девять часов вечера Шарлотта разрешилась наконец от бремени мертвым мальчиком. Смерть ребенка, наступившая перед самым его появлением на свет, ясно указывала на то, что произошла она по вине врача.

Переживая за мужа, несчастная принцесса нашла в себе силы и прошептала: «Надеюсь, что в следующий раз нам повезет больше». Ей было всего двадцать лет. Но ближе к полуночи ее начало лихорадить. Врач заставил ее выпить портвейна, надеясь, что это ее согреет. Штокмар не был уверен в том, что его английские коллеги выбрали для принцессы правильное лечение, но не осмелился им противоречить, наблюдая со стороны за этой чередой врачебных ошибок. Шарлотта, заметив его, пробормотала между двумя приступами икоты, называя его на английский лад: «Стокки, они напоили меня!» Это были ее последние слова. Через пять часов после родов она последовала за своим ребенком, умерев от разрыва матки.

Немецкий доктор побежал будить принца: тот встал на колени возле кровати жены и обливал слезами ее ледяные руки. Подняв глаза на Штокмара, не менее расстроенного, чем он сам, он воскликнул: «Обещайте мне, что вы никогда меня не оставите!» Регент на долгие месяцы заперся в своем павильоне в Брайтоне. Он переживал не только из-за смерти дочери, еще сильнее он переживал оттого, что теперь у него не было наследников. Он не присутствовал на похоронах принцессы, организованных с большой пышностью; прощание с ней началось еще с ночи, так делалось всегда, когда умирал кто-нибудь из королевской семьи, и это придавало церемонии особую трагичность. В карете, задрапированной черной тканью, Леопольд проследовал за останками супруги в церковь Святого Георгия в Виндзоре, где герцоги уже начали ссориться между собой, выясняя у кого больше прав на корону.

Народ же был безутешен. «Нация, обожавшая очаровательную принцессу Шарлотту, потеряла ее, такую счастливую, такую красивую, преисполненную самых радужных надежд, — писала отцу княгиня Ливен, жена российского посла. — Невозможно отыскать в истории народов и семей другого события, которое вызвало бы столько слез и горя, сколько это. На улицах можно наблюдать множество плачущих людей низших сословий, а церкви постоянно переполнены. Закрытые в течение двух недель лавки — факт еще более красноречивый, ведь речь вдет о нации, большая часть населения которой живет торговлей. И, наконец, все, от первого до последнего, пребывают в такой тоске, которую невозможно описать».

Для Леопольда этот национальный траур обернулся выгодой: парламент оставил в его владении Клермонт и назначил годовое содержание в размере 50 тысяч фунтов стерлингов пожизненно. Страна же не знала, в чью сторону ей теперь поворачиваться. Как писал Шелли в своем знаменитом сонете, англичанам больше некого было любить:

Парламент, голосовавший за назначение принцам рент и списание их долгов, и Англия, долгие годы содержавшая их всех, требовали у них наследника. На что герцоги, осаждаемые кредиторами, отвечали, что государство должно назначить им за это свою цену. «Если правительство настаивает на моей женитьбе, — писал герцог Кларенский своей матери, — пусть оно скажет, что может и собирается мне предложить в качестве содержания. Поскольку, если я не буду знать заранее их намерений в отношении денег, я не смогу сделать никакого предложения даже самой последней из принцесс. У меня десятеро детей, которые полностью, то есть абсолютно от меня зависят. Мой суммарный долг составляет 40 тысяч фунтов стерлингов, с которого я, естественно, выплачиваю проценты, и это не говоря о текущем долге, равном 15 тысячам фунтов стерлингов».

Подобный же сигнал поступил от герцога Кентского. В момент смерти Шарлотты он находился в Брюсселе без гроша в кармане. «Мое содержание в случае женитьбы (если я, конечно, женюсь) ради появления наследников, по моему разумению, должно быть таким же, какое получил после своей женитьбы герцог Йоркский. Речь тогда шла о женитьбе ради продолжения рода, и один лишь этот факт послужил основанием для назначения ему содержания в размере 25 тысяч фунтов стерлингов, не считая всех остальных доходов. Я соглашусь на эти условия несмотря на то, что с 1792 года деньги заметно обесценились. Что касается погашения моих долгов, то я не считаю этот вопрос первостепенным. Даже наоборот — это государство еще много чего должно мне».

Этот базарный торг возмутил парламент, отнюдь не склонный к растранжириванию государственных средств. Особенно негодовала оппозиция. В результате столь бурных дебатов, что их пришлось проводить при закрытых дверях, герцогам пришлось удовольствоваться дотацией в 6 тысяч фунтов стерлингов в год. Да и эти деньги будут вычитаться из того содержания, что полагалось их отцу, безумному королю Георгу III. Национального героя Англии герцога Веллингтона такое решение порадовало: «Герцоги нанесли личные оскорбления двум третям английских джентльменов. Стоит ли удивляться, что палата общин захотела отомстить им? Ей представился удобный случай, и, черт побери, я думаю, у нее были все основания не упустить его!» Герцог Кларенский тут же открыл охоту на невест, но с полдюжины претенденток ответили отказом на предложение этого папаши десятерых детей. «Так, значит, он хочет стать королем, жениться и завести детей?! Бедняга! Да поможет ему Бог!» — воскликнул с издевкой его брат Эдуард, герцог Кентский. Сам же он остановил свой выбор на сестре Леопольда Виктуар Лейнинген, тридцатидвухлетней вдове, болтливой и амбициозной, у которой уже было двое детей от первого брака: Чарльз и Феодора. Таким образом он рассчитывал обратить себе на пользу ту популярность, которую снискал у английского народа супруг покойной принцессы Шарлотты.

Леопольд не возражал против этого брака. Герцог Кентский был его любимым английским дядюшкой. Единственным, кто вызвался помочь ему, когда регент противился его женитьбе. Еще при жизни Шарлотты юная чета мечтала о том, чтобы женить их дядю Эдуарда на Виктуар Лейнинген.

Но Виктуар, регентша крохотного Аморбахского княжества, не торопилась вновь выходить замуж. В семнадцать лет она стала женой немолодого, но в то время довольно богатого князя Лейнингена, который через одиннадцать лет после свадьбы умрет совершенно разорившимся из-за беспорядочного образа жизни и последствий наполеоновского нашествия. После его смерти молодая амбициозная вдова навела порядок в пришедших в упадок владениях. Прекрасно осведомленная о финансовом положении герцога Кентского, она понимала, что после свадьбы лишится 5 тысяч фунтов стерлингов годового дохода, что приносил ей Аморбах. Кроме того, «воспитанная в скудости крошечного двора немецкого княжества с его заурядным протоколом», она боялась жизни при английском дворе, боялась карикатур в прессе, на которые Леопольд беспрестанно жаловался в своих письмах к семье: «Живя на континенте, вы даже не представляете себе, что такое жить в Англии, где все предается огласке, где главенствует партийный дух. Ни один аристократ или человек из приличного общества не может даже мизинцем пошевелить без того, чтобы это тут же не стало известно и раскритиковано в газетах».

После смерти Шарлотты герцог Кентский решил возобновить свою попытку сватовства. Его брат герцог Кларенский в конце концов нашел себе невесту в лице юной Аделаиды Саксен-Мейнингенской, которая согласилась примириться с наличием у него десяти детей. Но регент и его брат чувствовали себя далеко не лучшим образом, и Леопольд торопил сестру, настаивая на том, чтобы она приняла предложение Эдуарда, который отличался таким завидным здоровьем, что мог в одночасье стать королем Англии. Виктуар поддалась увещеваниям брата и ответила наконец своему будущему мужу: «Я отказываюсь от своей