приятной независимости в надежде, что ваша дружба станет мне наградой за это». 29 мая 1818 года в Кобургском замке она стала женой герцога Кентского, которому был пятьдесят один год и которого она видела до этого всего один раз.
22 июня 1818 года Эдуард Кентский писал одному из своих женевских друзей барону Вассеро: «Не буду от вас скрывать, что ради выполнения этого долга перед отчизной и семьей мне пришлось расстаться с моей дорогой подругой, с которой мы были вместе почти двадцать восемь лет, и я не могу передать вам, какая это была для меня жертва. Но я надеюсь, что нет такой силы, которая смогла бы ослабить те чувства, что мы испытываем друг к другу... В герцогине я рассчитываю найти все те достоинства, которые обеспечили бы мне счастливое будущее в семейной жизни».
Чтобы не дать повода для оспаривания прав их наследников на престол, 13 июля 1818 года герцог Кентский и Виктуар Лейнинген вторично совершили свадебный обряд в Англии по законам англиканской церкви. Это была двойная свадьба, поскольку в этот день в замке Кью женился еще и герцог Кларенский. Безумный король не присутствовал на ней. Обеих невест вел к алтарю принц-регент. Имя Виктуар было изменено на Викторию, а молитвы переведены на немецкий язык. Служба под началом архиепископа Кентерберийского и епископа Лондонского длилась три четверти часа и закончилась роскошным банкетом.
«Что еще можно пожелать герцогу, — писала «Таймс», — на чью долю и без того выпало огромное счастье стать мужем женщины, которая ни в добропорядочности, ни в благородном происхождении не уступает своему замечательному, выдающемуся брату?» Женитьба, увы, не решила финансовых проблем герцога. Новый экипаж, слуги, подарки, любовь герцогини к экстравагантным шляпкам со страусиными перьями, рента прежней любовнице — и от 3 тысяч фунтов стерлингов, что выдал ему в качестве аванса банкир Куттс, ничего не осталось. После медового месяца и нескольких недель, проведенных в Клермонте в гостях у Леопольда, герцог с новой супругой вернулся в Аморбах, где им, по крайней мере, не нужно было платить за жилье.
К середине 1818 года все братья регента за исключением одного лишь герцога Суссекского имели по законной супруге-немке. К ноябрю герцогини Кларенская, Кентская, Камберлендская и Кембриджская были беременны.
Герцог Кентский был вне себя от радости и настаивал на том, чтобы его ребенок родился «на английской земле». Разве не предсказывала ему цыганка, когда он служил в Гибралтаре, что он станет отцом великой королевы? Но как без гроша в кармане преодолеть шестьсот километров, что отделяют его от Лондона? Выведенный из себя бесконечными просьбами Эдуарда ссудить ему денег регент заявил, что не видит никакой необходимости в его возвращении в Англию. Герцогини Кларенская и Кембриджская спокойно дожидаются родов в Ганновере! Почему бы герцогине Кентской не последовать их примеру? Но в Лондоне друзья-виги во главе с Оуэном и герцогом Девонширом собрали для Эдуарда требуемую для возвращения сумму.
28 марта 1819 года вдовствующая герцогиня Кобургская с тревогой провожала свою дорогую дочь, которая была на седьмом месяце беременности. К счастью, с Виктуар ехала знаменитая фрейлейн Шарлотта Гейндерейх, первая немка, получившая звание врача после защиты диссертации по акушерству. Приехав в Кобург, чтобы принять роды у герцогини Луизы, она попала на свадьбу Виктуар и Эдуарда. И сейчас герцог уговорил ее сопровождать их в Англию, дабы не повторилась ужасная драма, унесшая жизнь несчастной Шарлотты.
Джон Конрой, ирландский конюший герцога, тщательно спланировал путешествие и выехал вперед, чтобы забронировать комнаты в гостиницах на всем пути их следования. Герцог опасался, что роды могут начаться преждевременно. Для поездки он выбрал легкий и хорошо подрессоренный фаэтон, которым решил править сам, чтобы сэкономить на кучере. Супруга села рядом с ним. За фаэтоном тянулся «странный караван», состоявший из ландо герцогини, экипажа герцога и большой почтовой кареты, в которой герцогиня могла прилечь в случае дождя. Далее следовали три кабриолета, возок с серебром, еще один низкий фаэтон и, наконец, карета с личным врачом герцога, в обязанности которого входила забота о беременной герцогине. В путь также отправились любимая придворная дама герцогини престарелая баронесса Шпэт, малышка Феодора и ее гувернантка фрейлейн Лецен. Своего пятнадцатилетнего сына Чарльза Лейнингена герцогиня оставила в Аморбахе.
В день они в среднем проезжали по двадцать пять миль. Им повезло: весна была ранней и путешествовать было приятно. Конрой предусмотрел для герцогини несколько дней отдыха от переездов. 5 апреля караван остановился на ночевку в Кёльне. Спустя тринадцать дней, как и было запланировано, они прибыли в Кале. В порту покачивалась на волнах королевская яхта «Ройял соверен», весьма неохотно присланная им регентом. Герцог ликовал. Герцогиня прекрасно себя чувствовала, а Конрой удостоился похвалы за проявленный им талант интенданта. Новости следовали одна за другой. Хорошие новости. Герцогиня Кембриджская родила сына Георга. Но в очереди к трону Кембридж стоял позади Кента. А герцогиня Кларенская разродилась дочерью: та прожила на свете всего семь часов.
Но тут на море разыгралась буря. Пришлось нервничать и ждать до 24 апреля, пока она успокоится. Герцог, все время боявшийся, что судьба сыграет с ними злую шутку и ребенок появится на свет в тридцати километрах от Англии, терял терпение. Плавание продлилось три часа. Герцогиню сильно укачало.
Но это уже было не важно. Лошади, впряженные в фаэтон и вновь подгоняемые герцогом, неслись в Кенсингтонский дворец, в котором Эдуард выпросил у брата несколько комнат. Обустраивались в спешке. Конрой крутился день и ночь, чтобы раздобыть для обстановки ковры и мебель. Наконец детская была готова. А к 22 мая и спальня герцогини.
Спустя два дня, после схваток, продлившихся шесть с половиной часов, она родила на свет хорошенькую девочку, светловолосую и розовую, словно «упитанная куропатка». Было четыре часа утра. Герцог, никогда не полагавшийся на случай, пригласил к себе во дворец герцога Веллингтона, архиепископа Кентерберийского, епископа Лондонского, герцога Суссекского и министра финансов, которым и предъявили царственное дитя. «Должен признаться, — писал герцог, — что я даже не думал о том, что было бы лучше, если бы родился мальчик, ибо всегда считал, что нет ничего мудрее и совершеннее воли Провидения». Кобургская бабушка, обрадованная хорошей новостью, расчувствовалась и изрекла: «Англия любит королев, а племянница покойной Шарлотты будет особенно любима ею».
Королева. Виктория ею пока не стала. Проблем же с самого начала было хоть отбавляй. Родители старательно выбирали ей имя: «Виктория, Георгиана, Александрина, Шарлотта, Августа». Георгиана и Александрина были выбраны как дань уважения регенту и русскому царю, поскольку оба согласились стать крестными отцами. Шарлоттой звали ее английскую бабку, недавно умершую королеву. Августой — другую бабку, саксен-кобургскую, крестную мать малышки. Список имен напечатали во всех газетах. Сентиментальная Англия только и говорила, что об этом счастливом рождении, которого все так ждали!
Регент с раздражением наблюдал за игрой брата в наследников короны. Накануне крестин он письменно запретил ставить свое имя до или после имени русского царя. Возражал он и против имени Шарлотта, которое живо напоминало ему об умершей дочери. Кроме того, он распорядился, чтобы на крестинах присутствовал только самый узкий круг лиц. Иностранных послов даже не поставили о них в известность. Пригласили лишь нескольких членов семьи, которые на следующий день в три часа пополудни собрались в Кенсингтонском дворце, где грустный Леопольд с большим трудом старался разделить радость своей сестры Виктуар.
Герцог Кентский по-прежнему не оставлял без внимания ни малейшей детали. Задрапированная темно-красным бархатом золотая королевская купель была перенесена из Тауэра в Кенсингтонский дворец и установлена в «Cupola room»[10]. Церемонию крещения вели архиепископ Кентерберийский и епископ Лондонский. Началась она в три часа дня, еще до того как вопрос с выбором имени был окончательно решен. С ребенком на руках архиепископ ждал вердикта регента. Принц Уэльский иезуитски долго молчал, а потом бросил: «Александрина». Архиепископ посмотрел на отца. «Елизавета», — решился герцог Кентский. Но регент отрицательно качнул головой и бросил ледяной взгляд на свою невестку, растерянную, униженную, не умеющую справиться с рыданиями, от которых сотрясалась ее огромная шляпа в перьях, покрывавшая ее каштановые букли. «Пусть ее зовут, как мать! — буркнул он. — Но имя российского императора должно всегда стоять первым». Так что до девяти лет маленькую Викторию будут звать Александриной, это русское имя быстро превратится в Дрину.
