Отец был без ума от дочери. Он хотел, чтобы вся Англия могла полюбоваться на нее, и всюду возил ее с собой. «Смотрите на нее, — говорил он, — придет день, когда она станет королевой Англии». В два месяца малышка присутствовала на военном параде. К ярости регента, который возопил, не в силах наблюдать, как все взоры обращаются к маленькой принцессе: «Что здесь делает эта новорожденная?!»

Герцогиня решила сама кормить дочь грудью, что было совершенно нетипичным для той эпохи, но позволяло сэкономить на кормилице. Маленькая Дрина также стала первой среди своих сверстников, кому сделали прививку от оспы. Что до фрейлейн Гейндерейх, то она к тому времени уже отбыла обратно в Кобург принимать роды у прелестной герцогини Луизы, которая в августе произведет на свет своего второго сына — Альберта, будущего принца-консорта.

Проведя лето в Клермонте у Леопольда, герцог Кентский в сопровождении верного Конроя отправился в Девон на поиски новой резиденции. Дом на морском побережье позволит ребенку расти на свежем воздухе, а родителям, что еще важнее, жить вдали от лондонской расточительности и одолевавших их кредиторов. Преподобный Фишер, бывший наставник герцога, а ныне епископ Солсберийский, посоветовал ему обосноваться на морском курорте в Сидмуте. Они остановили свой выбор на романтическом домике под названием «Коттедж Вулбрук», расположенном в сотне метров от моря, куда семья перебралась в декабре 1819 года.

На этот раз удача отвернулась от них. Зима в тот год выдалась очень суровая, а коттедж отапливался совсем плохо. Было ужасно холодно. Дрина постоянно кашляла, а ее отец сильно простудился во время очередной поездки в кафедральный собор Солсбери. Герцог никогда не болел и отказался лежать в постели. Он предпочитал свежий воздух и заставлял себя совершать длительные прогулки, с которых возвращался промокшим и продрогшим. Простуда быстро переросла в воспаление легких. 10 января он согласился наконец лечь в постель.

Их сосед доктор Уилсон прописал ему пиявки, кровопускания и банки. Подобное лечение в свое время погубило принцессу Шарлотту, а теперь быстро разрушало могучий организм герцога. Воспаление легких прогрессировало и осложнялось. Он, который говорил о своих братьях: «Я переживу их всех. Корона перейдет мне и моим детям», с трудом мог проглотить несколько ложек бульона. Обеспокоенная тем, что муж все больше худел и слабел, герцогиня решила вызвать доктора Дундаса, считавшегося лучшим придворным врачом, но тот неотлучно находился при умирающем Георге III. Ей прислали доктора Матона, еще одного любителя кровопусканий. «Я не могу поверить, — писала герцогиня старому другу, — что такая кровопотеря может принести пользу больному». Когда герцогу объявили, что врач опять прописал ему кровопускания, он заплакал. И, видимо, не только от слабости, но еще и от осознания того, что подобное лечение не оставляет ему шансов выжить. «Английские врачи убивают вас, — скажет Виктории спустя много лет циничный лорд Мельбурн, — а французские просто не мешают вам умирать».

В четверг 20 января у герцога начался бред. Перепуганная герцогиня отправила письмо своему брату. Леопольд в это время был на охоте у герцога Крейвена, но 22-го числа он примчался в Сидмут вместе со Штокмаром. Немецкий врач пощупал пульс больного и с ужасом понял, что тот не переживет даже ближайшую ночь. Необходимо было сделать так, чтобы герцог подписал завещание. Каким-то чудом он пришел в сознание. Штокмар усадил его среди подушек, а Леопольд поднес ему только что составленный обоими немцами документ, согласно которому все заботы о принцессе возлагались на герцогиню. На следующее утро Эдуард скончался. Неделей позже не стало и Георга III. Маленькой Дрине исполнилось восемь месяцев, и у нее появились два первых зуба. Теперь она стояла третьей в очереди к трону. Но отец оставил ей лишь долги, а у матери не было денег даже на то, чтобы вернуться в Лондон.

Леопольд и Штокмар отговорили герцогиню от возвращения в Аморбах. Она должна была жить в Англии ради дочери, которая однажды может стать английской королевой. Принц взял на себя расходы по переезду сестры в Лондон и выделил ей 3 тысячи фунтов стерлингов прожиточного минимума из тех 50 тысяч годового содержания, что получал сам. Этим жестом весьма умеренной щедрости Леопольд как бы сделал вложение на будущее. Шарлотта обещала сделать его королем. Со смертью принцессы его притязания управлять Англией стали несбыточными. Но у него осталась надежда на то, что однажды он сможет добиться этого через маленькую принцессу, став ее учителем и наставником.

У своего тестя он выпросил для герцогини разрешение вновь поселиться в Кенсингтонском дворце. Регент, ставший королем Георгом IV, всей душой ненавидел зятя. Не любил он и герцогиню, которую считал суетливой, недалекой, такой же выскочкой, как и все остальные Кобурги, а главное — лишенной такта, которым всегда кичилась английская аристократия. В общем, она была такой же, как Леопольд, неисправимой немчурой.

Но народ не понял бы, если бы он отказал ей в праве жить в Кенсингтонском дворце. В этом буколическом замке, стоявшем на окраине Гайд-парка на берегу чудесного озера, уже нашли приют двое других детей Георга III — принцесса София и эксцентричный герцог Суссекский, который жил там вместе со своим чернокожим пажом, носившим красную с золотом ливрею, среди греческих, латинских и древнееврейских манускриптов огромной библиотеки. Облаченная в траур герцогиня поселилась в мрачных покоях первого этажа вместе с двумя своими дочерьми, которые на всю жизнь запомнят, как по вечерам им приходилось устраивать в своих спальнях охоту на тараканов, а иногда и на крыс.

Герцогиня обожала свою «Wilkenchen»: «Хвала Господу за то, что он подарил мне такое сокровище!» Малышка Дрина действительно была для матери настоящим сокровищем, на нее она возлагала все свои надежды. Решив с колыбели воспитывать дочь так, как подобает наследнице британского престола, она наняла ей английскую няньку, миссис Брок, и требовала, чтобы с ребенком говорили только по- английски.

Сама же герцогиня говорила по-английски с сильным немецким акцентом, который пытался исправить местный пастор, преподобный Дэвис. Но если не считать тетушку Софию, то вокруг колыбели маленькой Дрины звучала исключительно немецкая речь, носителями которой были и Феодора, и баронесса Шпэт, и фрейлейн Лецен, а вскоре к ним присоединилась и тетушка Аделаида, возвратившаяся из Ганновера. Добрая и богобоязненная супруга герцога Кларенского каждый день навещала свою невестку, все еще носившую траур.

В компании всех этих женщин-иностранок Конрой, конюший покойного герцога Кентского, стал просто незаменимым человеком. «Любимый и преданный друг моего Эдуарда! Он не покинул его вдову и отдает все свои силы, занимаясь моими делами... Его энергия и способности удивительны... Не знаю, что бы я делала без него», — писала герцогиня своей немецкой подруге госпоже фон Тубеф. Честолюбивый ирландец был не лишен привлекательности. Виктуар Кентская не осталась к ней равнодушной. Он тоже делал ставку на будущее. Он присвоил себе нелепый титул «контролера» и рассчитывал на то, что привязанность к нему герцогини обеспечит ему место ее «личного секретаря» в случае ее регентства.

Герцогиня, ее брат Леопольд и новоявленный «контролер» порой просыпались от кошмарного видения: что появляется некий наследник, который хоронит их надежды, отнимая у Дрины шанс стать королевой. За год до этого тетка Аделаида родила дочь, которая — уф! — прожила всего лишь неделю. Но теперь она вновь была беременна. И 10 декабря 1820 года разродилась второй дочерью. В Кенсингтоне горестно вздохнули. «Эта новорожденная барышня сыграла с нами злую шутку», — сетовал Конрой.

А между тем и сам Георг IV, которому к тому времени было уже под шестьдесят, не терял надежды подарить королевству наследника. Правда, чтобы вновь вступить в брак, он должен был вначале развестись со своей первой женой Каролиной, долгое время жившей в Италии и скомпрометировавшей себя связью с неким авантюристом по фамилии Бергами.

Еще в 1806 году из письма австрийского императора Георгу стало известно о скандальном поведении его супруги, которая появилась на одном из маскарадов на Адриатическом побережье в полуобнаженном виде, изображая Венеру, что и подтвердило предпринятое им расследование. Став королем, он предложил ей отказаться от королевского титула, пообещав ренту в размере 50 тысяч фунтов стерлингов в обмен на обещание навсегда остаться за границей. Но в 1820 году Каролина вернулась в Англию и потребовала