успешный адюльтер увивается поблизости. Она несколько раз повторяет это движение и иногда еще кричит: «Квег-гег-гегг-квегг». Жест этот и крик означают примерно следующее: «Вон чужой, прогони его!» Сейчас же ее рыцарь срывается с места, плывет за нахалом и гонит его прочь.
Перед тем как взлететь, утка подает сигнал своим компаньонам двумя способами: прижимает всегда чуть приподнятые перья и кивает вверх клювом, «как бы намекая на прыжок вверх», — говорит Оскар Хейнрот. Второе более категорическое заявление выражается в энергичном кивании. Утка тихо крякает и расправляет крылья — это одно уже служит достаточно убедительным стимулом к полету.
Утки, которые часто садятся на деревья, подают сигнал к взлету несколько иначе: вскидывают голову не снизу вверх, а сзади наперед, как и голуби в таких же случаях.
У меня была собака, которая дожила до глубокой старости. Она совсем оглохла и ничего почти не видела: катаракта поразила ее глаза. Но в ее поведении мы не замечали почти никаких перемен. Она так же хорошо узнавала каждого из нас, когда мы приходили домой. Она выбегала одна гулять, когда открывали дверь, и находила дорогу обратно.
И лишь, когда она, возвращаясь по пути, ей незнакомому, натыкалась порой на углы и жалобно взвизгивала скорее от обиды, чем от боли, мы замечали, что собака совсем слепа. Случалось, что по старой привычке мы пытались позвать ее или приказывали: «Унга, лежать!» И тут видели, что она ничего не слышит.
С ней можно было даже охотиться. Не очень успешно правда, но можно. Тычась носом в кусты, она искала с прежней страстью и, конечно, поднимала иногда глухарей. Но дальше… Дальше бедняжка не знала, что делать. Жалко было смотреть, как задирала она голову, прислушивалась, склоняя ее то на одно, то на другое ухо. Ничего не слышала, ничего не видела и носилась бесцельно по лесу.
Лайки же обычно, подняв глухаря, следят, куда он полетел. Невдалеке глухарь садится на какое- нибудь дерево, а собака подбегает и облаивает его. Она тоже старалась подлаять, но почти всегда невпопад, не там, где он сидел. Но если тихонько подойти, иногда можно было заметить грузную черную фигуру на каком-нибудь дереве. Все-таки польза на охоте от слепой и глухой собаки была.
Сохранив чутье, она могла еще неплохо ориентироваться в мире красок, шумов, движений и запахов. Последние и служили для нее путеводной нитью.
У многих животных и особенно у зверей, рыб и насекомых обоняние — одно из главных чувств. Они отлично им руководствуются. Не забывайте, однако, что обоняние у них очень тонкое. Мы даже и представить себе не можем, сколь полную и совершенную информацию об окружающем мире получают животные с его помощью.
У собаки, например, в отношении некоторых запахов обоняние в миллион раз чувствительнее, чем у человека. Собаки чуют даже, как пахнет поваренная соль или хинин. Если растворить щепотку соли в ведре с водой, и тогда они почуют ее запах.
И собака здесь совсем не чемпион: многие дикие животные не уступают ей. Лоси и кабаны чуют охотника шагов за пятьсот, правда по ветру. Косуля — метров за пятьдесят. Даже тигр, описан такой случай, почуял однажды медвежью берлогу за пятьдесят шагов. Он сошел с тропы, повернул прямо к берлоге, вытащил из ямы медведицу с медвежатами и загрыз их.
Рыбы, пишет Карл Фриш, «если лишить их зрения, могут находить пищу и распознавать особей своего вида исключительно с помощью обоняния». Угорь самый, пожалуй, тонкий дегустатор запахов в подводном мире. «По своему обонянию он стоит наравне с собакой».
У насекомых тоже обоняние первый сорт. Некоторые ночные бабочки находят самок по запаху, даже если те сидят на расстоянии около мили.
У бабочек шелкопрядов в небольшом карманчике на брюшке есть душистая железка. Мы ее запах не чувствуем, а самцы-шелкопряды распознают издалека. Стоит самке лишь приоткрыть свой карман, как они слетаются к ней со всей округи. Она не зовет их ни криком, ни блеском наряда, только запахом. Недаром ведь говорят на Востоке: «У кого в кармане мускус, тому не нужно кричать об этом».
Самцов-шелкопрядов совсем не интересует внешность их дамы. Только запах влечет их. Экспериментаторы вырезали у бабочки пахучую железу и клали рядом с ней. Самцы, слетаясь на запах, не обращали никакого внимания на бабочку, но окружали алчущей толпой ее железу, около которой и увивались.
После многолетних трудов химикам удалось получить из железы бабочки тутового шелкопряда вещество, распространяющее этот столь привлекательный для кавалеров из ее рода запах. Железа выделяет очень немного пахучей жидкости: чтобы получить 12 миллиграммов ее чистого экстракта, пришлось анатомировать 500 тысяч бабочек!
Вещество оказалось всего-навсего ненасыщенным… алкоголем.
Недавно американские биологи Уилсон и Боссарт определили форму и размеры пахучего «пятна», которое, распространяясь во все стороны от самки, привлекает самцов-шелкопрядов. Оно имеет форму эллипсоида, длина которого при умеренном ветре достигает нескольких… километров! А его поперечная ось, параллельная земле, превышает 200 метров.
Жан Фабр, известный французский натуралист, был поражен, как издалека самцы бабочек прилетают на зов своих подруг. Он никак не хотел поверить, что зовут они их только запахом, поскольку, писал Фабр, «в равной мере можно было бы надеяться окрасить озеро каплей кармина».
«Теперь мы знаем, — говорит Уилсон, — что вывод Фабра был ошибочен, но аналогия, которую он приводил, точна». Чувство обоняния у самца-шелкопряда настолько тонкое, что он чует «каплю» запаха в «озере» атмосферы.
Где любовь, там и обман. Некоторые растения, например орхидея офрис, распространяя запах самок земляных ос, приманивает их самцов. Те с надеждой садятся на цветы, лишь тогда распознают обман и улетают. Но орхидею и такое кратковременное посещение вполне устраивает: осы успевают опылить ее цветы и притом без всякого вознаграждения в виде нектара.
В мае видели, наверное, как тяжелый и мохнатый шмель летает вокруг деревьев. Сядет на кору, что- то вроде ищет там. Перелетит немного и опять исследует дерево.
Присмотритесь: шмель кусает его. Через несколько метров опять приземляется на какой-нибудь ветке, кусает листочек и летит дальше.
Облетев по кругу и «покусав» много деревьев и кустов, возвращается к месту старта и начинает новый заход.
Так с утра до ночи летает и летает, словно заведенный, по одному и тому же маршруту, ставя новые и подновляя старые метки.
Поймайте его и подержите в коробочке. Когда выпустите, он полетит не к цветам, чтобы напиться сладкого сиропа, а вернется к своим таинственным кругам, от которых вы его час назад оторвали.
Иногда голод заставляет шмеля поспешить к цветущим полям клевера и наскоро утолить его там несколькими жадными глотками нектара. А потом снова непреодолимая сила влечет его к «покусанным» кустам.
Лишь недавно наука разгадала секрет странных манипуляций шмеля. Оказывается, он оставляет на кустах и деревьях, на травах и цветах свои «любовные письма», приглашения на свидания. В шмелином роду занимаются этим не самки, а самцы. У основания их челюстей, жвал, есть пахучая железа. Летая по утрам по лесу или лугу, шмель-самец кусает былинки и листочки и оставляет на них свой мужской запах. Самки чуют его, летят к меткам и «ждут у одной из них пылкого поклонника».
У разных шмелей и запахи разные. Кроме того, чтобы избежать недоразумений, «различные виды, — пишет Карл Фриш, — в своих сентиментальных прогулках придерживаются различных маршрутов». Одни метят нижние ветви деревьев и их корни, других тянет к листьям у вершины. Третьи предпочитают просторы полей и шелест луговых трав, к которым и приглашают на свидания своих подруг.
Приблизительно так же, но не весной, а осенью самец-олень рассылает «пригласительные билеты» своим возлюбленным. У него не одна, как у шмеля, а по крайней мере десять пахучих желез: две у внутреннего угла каждого глаза, по одной на копытах, две на пятках задних ног (на скакательных суставах),
