Крачки, самец и самка насиживают яйца по очереди. Примерно через час они сменяют друг друга. Над птицей, сидящей в гнезде, кружатся сотни других крачек. Она не обращает на их крики никакого внимания. Но стоит еще издали и даже негромко подать голос ее партнеру, она сейчас же поднимает голову и высматривает его. Иногда крачка даже дремлет на яйцах, закрыв глаза, но сразу же пробуждается, как только вдалеке раздастся едва слышный возглас ее супруга.
Птицы различают по голосу и своих птенцов. Когда исследователи рисовали сажей на их спинах и головах лишние пятна, так что внешность у птенцов сильно менялась, родители, увидев своих загримированных отпрысков, сначала очень удивлялись. Становились в угрожающие позы, готовые прогнать прочь собственных детей. Но стоило птенцу слегка пискнуть, как картина менялась: родители успокаивались и уже без всякого сомнения принимали в лоно семьи подкрашенных птенцов.
Немых, то есть совсем безголосых, птиц почти нет на земле. Никогда и никак не кричат только некоторые американские грифы да птенцы австралийских сорных кур. Но у многих других животных нет голосовых связок, и они в прямом смысле слова немые. Однако это не мешает им издавать самые разнообразные звуки с помощью всевозможных ухищрений. Жабы и лягушки квакают, надувая горловые и разного рода «защечные» пузыри. Кузнечики стрекочут, потирая одним крылом о другое. На левом крыле у них смычок — зазубренная жилка, на правом — пластиночка, по которой они водят смычком. Пластиночка дрожит и звучит, точно струна.
А у саранчи скрипка устроена иначе. У нее два смычка — задние ножки. Бедра у них зазубренные. Саранча трет ножками о крылья, и крылья звучат.
Цикады — самые замечательные музыканты из насекомых. Некоторые из них семнадцать лет проводят в молчании под землей, чтобы в последние недели жизни, выбравшись из заточения, огласить окрестные леса оглушительным стрекотанием. Говорят, что в Южной Америке живут цикады, которые «поют» так же громко, как гудит паровоз! «И если и есть разногласия в этих рассказах, — пишет Альфред Брем, — то только в том, что одни уверяют, будто звук издан одной цикадой, другие настаивают на небольшом хоре цикад».
В некоторых странах цикад, как канареек, держат в клетках и наслаждаются их «пением». В других — их ненавидят за надоедливую трескотню. Древние греки любили цикад, римляне их ненавидели.
А цикады, безразличные к людским осуждениям и похвалам, все ночи напролет услаждают слух своих дам громкими серенадами. Стрекочут у них только самцы. Если перевернете певца на спину, увидите у него на брюшке две «пергаментные» пластиночки. Под ними, уже в брюшке, дрожат туго натянутые струны — три перепонки. Особые мускулы колеблют их, и они звучат. Брюшко, где трепещут струны, у цикады полое, как барабан, и, как барабан, резонируя, усиливает звук во сто крат.
Даже те из животных, которые умеют и горлом кричать, часто производят звуки и другими способами. Хлопанье крыльев у многих птиц выражает разного сорта информацию: и предупреждение об опасности, и привлечение самки, и предостережение сопернику.
Бекас, токуя весной, пикирует с высоты. При этом растопыривает хвост, и перья в нем, вибрируя, «блеют» на козий манер.
Дикие свиньи, большая панда, пака, олень мунтжак и многие другие звери, когда раздражены или, наоборот, обрадованы, стучат зубами, выбивают на них кастаньетную дробь. Гориллы и шимпанзе бьют в грудь кулаками, и она у них глухо гудит. Павианы в гневе стучат лапами о землю. Мало этого: чтобы «разрядиться», они, бывает, швыряют об землю камни и этим напоминают некоторых американских психов, бьющих в барах посуду (разумеется, за особую плату).
Одним словом, сами звуки и способы их производства в животном мире так разнообразны, что тому, кто захотел бы о них подробнее рассказать, пришлось бы исписать огромную кипу бумаги.
Если тронете легонько струну, она начнет колебаться и ее колебания породят звук. Чем быстрее вибрирует струна, тем выше тон звука. А чем больше размах ее колебаний, тем он громче.
Точно так же и крылья насекомых, вибрируя в полете, жужжат на разные голоса. Если бы мы умели махать руками не менее быстро, чем они крыльями, то «жужжали» бы при ходьбе. Но даже самые подвижные наши мускулы едва ли могут сокращаться более чем десять-двенадцать раз в секунду. Мышцы же насекомых за то же время сотни раз поднимут и опустят крылья.
У каждого вида насекомых свой тон жужжания: это значит, что крыльями они машут с разной быстротой. Решили это проверить с помощью новейших электронных приборов.
И установили: у комаров крылья колеблются 300–600 раз в секунду, у осы за то же время делают они 250 взмахов, у пчелы — 200–250, а то и 400, у мухи — 190, у шмеля — 130–170, у слепня — 100, у божьей коровки — 75, у майского жука — 45, у стрекозы — 38, у саранчи — 20, у бабочки — 10–12, и ее жужжания мы не слышим, потому что это уже инфразвук, к которому наше ухо глухо.
Ученые, рассматривая эту таблицу, подумали: а ведь неспроста у каждого насекомого свой код жужжания. Наверное, крылья, помимо главного назначения, несут и другую службу, ту, которую выполняет у нас язык — информационную. Природа ведь очень экономна и не упускает случая, когда это возможно, одному органу придать несколько функций, утилизируя с выгодой и побочные «продукты» его основной деятельности.
И это действительно так. Крылья насекомых — аппарат не только летательный, но и телеграфный. И сходство здесь не в одном лишь жужжании.
У комаров гудение крыльев — сигнал сбора: они тучами слетаются туда, откуда оно доносится. Комариных самцов особенно привлекают звуки с частотой 500–550 колебаний в секунду: в таком темпе трепещут крылышки их подруг. Даже когда вокруг очень шумно, комары слышат эти сигналы. Ведь у них есть акустические селекторы и усилители на усиках. Здесь растут длинные волосики, вибрирующие в унисон лишь с колебаниями определенной частоты: той, с которой комариные самки машут крыльями. Раскачиваясь в такт с ними, усики-камертоны передают обслуживающим их слуховым нервам информацию только о тех звуках, которые больше всего интересуют влюбленных комаров.
Электротехники жалуются, что высоковольтные трансформаторы часто бывают забиты мошкарой. В гибели насекомых виновато их романтическое влечение к прекрасному полу: многие трансформаторы гудят, оказывается, в унисон с комариными самками — это и губит введенных в заблуждение кавалеров.
Но когда комар, спасаясь от занесенной над ним карающей десницы взбешенного царя природы, набирает третью скорость, его мотор жужжит совсем в другом тоне, чем на комариных гулянках. И этот новый тревожный звук служит предупреждением другим комарам. Говорят, что инженерами уже придуман прибор, который, имитируя сигнал комариной тревоги, отпугивает комаров лучше всяких кремов и химикалий.
Даже и хором исполненный комариный писк не идет ни в какое сравнение с оглушительным треском крыльев стартующей или приземляющейся саранчи. Когда саранча уже набрала высоту и летит по прямой, то шумит меньше.
Дарвин писал о патагонской саранче: «Шум от их крыльев был подобен грохоту устремившихся в бой колесниц». Говорят, что даже из кабины самолета слышно гудение крыльев приземляющейся вместе с ним саранчи!
Человеку этот мощный гул миллиардов трепещущих крыльев говорит лишь о приближении восьмой казни египетской, от которой его ничто не спасет. Для саранчи же он — сигнал к полету. «Все в воздух!» — вот что означает на языке самых прожорливых насекомых свист ветра, рассекаемого их крыльями. Глухая саранча, если залепить воском уши у нее на брюшке, не проявляет никакого желания присоединиться к своим сородичам, отправляющимся в дальнюю путь-дорогу. Словно и не видит, что стая улетает. Но саранча неглухая снова и снова взмывает в небо, забывая и об еде и об отдыхе, как только услышит переданную через громкоговоритель магнитофонную запись шума крыльев стартующей стаи.
А что, если попытаться уморить с голоду всю саранчу, встречая повсюду ее стаи переданным по радио приказом «Все в воздух»?
Или это будет столь же эффективная мера, как и тот проект защиты Рязани от татар, о котором сообщает «Сатирикон»? Совсем уже решили было написать на воротах города: «Татарам вход запрещен!» Да вот на каком языке написать-то? На русском? Татары не поймут. На татарском? Его не знали князья…
