базаре и бойко торговался за каждый грош.

Можно было встретить и пышное шествие по улице из красиво одетых людей с носилками в центре, несомыми на плечах. С таких носилок, хмуро сдвинув брови, высокомерно поглядывал на прохожих, как сарыч, какой-нибудь именитый гражданин Менефра.

Зато довольно часто без всяких носилок бодро сновали в толпе престарелые жрецы. Все они как один были одеты в белые льняные одежды и являли собой образ абсолютной чистоты. Сандалии их всегда были почему-то не запылены, руки, лица и шеи чисто вымыты, а головы свежевыбриты до синевы. Им можно было дать на вид, не ошибившись, лет от шестидесяти до ста. Никто бы в точности не рискнул назвать их возраст. Это по обычаю держалось в секрете от непосвященных, а для них самих имело иной, особый смысл.

Магрубета не покидал образ загадочного старика, высунувшего голову из ванны и глядящего пристальным взглядом из-под кустистых седых бровей. С тех пор, как он побывал в бане, ему постоянно казалось, что, ходя по улицам города, он всюду ощущает этот взгляд на своей спине. Но поскольку Магрубет не привык обращать внимание на маленьких людей, он также не замечал того, что наподобие тени, только на большом расстоянии, к нему пристала какая-то маленькая, неприметная фигурка. Если бы не Хурисеп, Магрубет так и не узнал бы, что вот уже четыре дня за ним ведется наблюдение.

Хурисеп вовсе не был простаком. За сорок лет своей купеческой жизни он столько перевидел народов и стран, столько потерся среди людей, что научился мастерски разгадывать человека с первых же минут общения. Это ведь и понятно. Купцу чаще других приходится иметь дело с ворами, грабителями, мошенниками всякого рода, мздоимцами и просто завистливыми на деньги людьми. Очень часто купцу бывает не до того, чтоб наводить справки о человеке, а требуется с первого же взгляда определить, с кем имеешь дело.

То, что Магрубет — хетт из Палистана или Пилистима, как говорят в Египте, он понял сразу. Но почему этот воин здесь один и чего он хочет, Хурисеп совершенно не понимал и терялся в самых различных предположениях. Не просто же он приехал жить в Египет. Для этого он чересчур сосредоточенно ведет себя и постоянно поглощен какой-то своей задачей. На купца, прибывшего разведать о выгодных делах, он совсем не похож хотя бы уже потому, что слишком щедро тратит деньги. Оставалось думать только, что это шпион, но шпион не стал бы так открыто располагаться жить и ходить с таким гордым, независимым видом по улице. А, главное, Хурисеп ясно видел, что это — человек по всем повадкам такого высокого положения, что никогда бы не унизился, не снизошел бы до роли шпиона.

Но, так или иначе, Хурисепу нравился его постоялец. Такое прямодушное снисходительное презрение ко всем окружающим и такая вежливая властность в манерах должны были иметь за собой какую-то могучую силу, неведомую простому смертному. Так мог себя вести только избранный, которому бог Пта с момента рождения уделил частицу своего блистательного могущества. Это не могло не сказываться на людях, с которыми бывает близок такой человек. Так, на следующий день после того, как этот пришелец поселился у него, Хурисеп с изумлением заметил, что неожиданно зацвели четыре сикоморы богини Хатхор[14]. Кроме того, на всю неделю торговля вдруг пошла необычайно живо и прибыльно. Эти приметы совсем покорили Хурисепа и поэтому постоялец не выходил у него из головы.

Однако Хурисеп, как человек бывалый, знал золотое правило — не вмешиваться в чужие дела, дабы в твои не вмешивались, не лезть в потемки чужой души, а лучше стараться прояснить и очистить свою собственную. К тому же дел было — хоть отбавляй. Торговля шла на редкость успешно. Тут знай — не теряйся! Когда еще дождешься таких времен! Поэтому он все как-то не торопил свое желание поближе сойтись с необычным гостем.

Так и шло бы еще сколько угодно долго — вечерами за трапезой Хурисеп с удовольствием бы вел с гостем приятные беседы перед сном и снова днями пропадал бы в своих делах, если бы не дочери. Дело в том, что интересный господин совершенно не давал им покоя. В доме часто бывали разные гости. Сестры привыкли быть предметом живого мужского интереса, так как отец любил, чтоб красавицы показывались гостям и прислуживали за обедом, хотя и был очень строг насчет правил женского поведения. Но этот гость совсем не проявлял интереса к девушкам и даже вовсе не обращал на них никакого внимания. Сам же он все больше и больше начинал интересовать сестер.

Нафехерет была старше Наджедет на полчаса. Поэтому она первая стала подглядывать за гостем через приоткрытую дверь, когда он сидел за столом вместе с отцом. Вскоре то же стала делать и младшая сестра.

Обсуждение привычек, манер и поведения гостя стало любимым постоянным занятием девушек. То, что взгляд гостя, казалось, устремленный на них, проходил, как через пустоту, в какую-то неведомую даль, страшно интриговало их. То, что иногда, не докончив начатой фразы, он мучительно морщился и менялся в лице, вспоминая о чем-то своем, волновало их, словно бы они уже проникли в какую-то его страшную тайну. Иногда же гость, как-то странно задумываясь, начинал громко скрежетать зубами. При этом его бычья шея напрягалась, а лицо наливалось кровью. От этого девушкам становилось нестерпимо жалко его. Ночами, пошептавшись между собой о своем госте и не столь уж долго понаблюдав за ним, они положились на женское чутье и решили, что всему причиной является женщина, которую необходимо выследить.

Гость возвращался обычно весьма точно в одно и тоже время ,к вечеру. Девушки стали незаметно поджидать его, день ото дня встречая все дальше и дальше на пути к дому. Тут-то они и заметили однажды, что третий вечер подряд гостя провожает в некотором отдалении почти до самых ворот какой-то маленький, одетый в серое человечек, неприметный, как мышь, всякий раз куда-то быстро исчезающий.

Это открытие страшно впечатлило девушек. Оно быстро навело на мысль, что их гостю грозит беда. Проплакав несколько ночей горючими слезами, сестры решили обратиться к отцу и поведать ему все, что узнали.

Купец выслушал дочерей с большим вниманием и после долго пребывал в задумчивости. При этом на уме у него все время вертелась старая египетская пословица, что женщина в доме — страж лучше собаки.

Ночью Хурисеп видел многозначительный сон[15]. Снился ему рослый, красивый юноша, который шел по самой кромке воды вдоль берега Хапи, а за ним сзади, разинув длинную пасть, крался крокодил. Юноша шел, ничего не замечая и не оглядываясь.

Сон настолько взволновал Хурисепа, что он, проснувшись среди ночи, долго, до самого утра не мог успокоиться. И думать нечего! Конечно, Магрубет — этот юноша. Нужно днем незаметно проследить его путь, чтоб предупредить опасность.

Наутро Хурисеп устремился вослед своему гостю. Следить за ним было легче легкого.

Во-первых, он ростом выделялся из толпы и, во-вторых, ходил по городу, по-видимому, погруженный в какие-то свои думы, ни на что, казалось, не обращал внимания и совершенно не имел привычки оглядываться.

На площади возле храма Пта-Татенена Хурисеп увидел наконец своими глазами эту маленькую серую фигурку, привязавшуюся к его гостю. Этот человечек, как видно, уже настолько привык быть незамеченным, что даже не давал себе труда держаться в отдалении, а ходил почти по пятам угрюмого, задумчивого хетта.

Хурисеп, не теряя из виду обоих, несколько раз взбирался по ступенькам вверх к дверям разных храмов и внимательно наблюдал. Ему очень важно было выяснить, не следил ли еще кто-нибудь третий за этими двумя. Как прирожденный житель Менефра он знал, что если какой-то интерес здесь велик, то одним соглядатаем дело не обойдется.

Терпеливо понаблюдав целый день за своим могучим гостем и за его маленькой серой тенью, Хурисеп пришел к такому мнению, что его постояльцем интересуется в частном порядке какая-то важная персона. Оставалось лишь выяснить, что это за персона.

Человечек в сером, проводив своего поднадзорного ко времени ужина почти до самых пальм перед воротами дома Хурисепа, спокойно пошел обратно. Он почти напрямую долго шагал через весь город. Когда уже смеркалось, он подошел к закрытым воротам Серапиума[16], который своими глухими высокими стенами примыкал к самому Апейону [17].

В воротах открылась маленькая дверца. Из нее высунулась чья-то голова — в темноте Хурисеп не мог