— Молодец! Я говорю: молодец! — повторял юноша, глядя на Магрубета с нескрываемой любовью.
Он встал на колено, взял руку Магрубета и поцеловал ее.
Тут Магрубет вспомнил о слышанных им раньше некоторых египетских обычаях, которых у хеттов не водилось. Он взглянул на юношу… и поскорее высвободил руку. Возможно, он почувствовал бы себя неловко, не зная, что делается в таких случаях, но как раз в этот момент мойщики с одной стороны потеснили людей, чтобы дать взглянуть на необычного незнакомца какому-то старому и, видимо, знаменитому жрецу. Тот внимательно смотрел из-под лохматых бровей, высунув бритую голову из ванны.
Но мойщики ненадолго оставили своего подопечного. Они опять схватили его и понесли в ванну. Потом положили его на скамью, политую предварительно теплой благовонной водой, и втроем принялись разминать и растирать. В своем усердии они дошли до того, что двое стали выкручивать ему руки, а третий, вскочив на спину, начал топтаться, то падая коленями на лопатки, то снова вскакивая.
Возможно, другой человек не выдержал бы этого, но мойщики понимали, с кем имеют дело.
Выдав в полную меру ровно столько старания, сколько полагалось, они затем стали устраивать своему клиенту дождик попеременно то холодной, то горячей водой. А после еще долго мыли, освежали, подносили выпить резкий кисло-сладкий напиток и в конце концов, обтерев всего, вынесли Магрубета для одевания. Хозяин бани сам лично подавал ему одежду.
В цирюльном зале Магрубет надолго попал к опытнейшему и изощреннейшему мастеру своего дела. Пожилой, серьезный человек уложил Магрубета на специальную скамью с высокой подставкой для головы. В то время как двое его молодых помощников принялись подрезать и подкрашивать Магрубету ногти на руках и ногах, натирать подошвы какими-то шершавыми камнями, сам мастер, не спеша покрыл ему голову розовой пеной и начал тихо, без малейшей боли снимать пену острой и тонкой сверкающей бритвой.
Он работал аккуратно, неторопливо и своим разговором не давал заснуть Магрубету после бани. По лучшей цирюльной традиции он должен был не умолкая беседовать, расспрашивать и развлекать клиента рассказами.
Цирюльник трудился и повествовал о прелестях своей бани, о достойнейших ее посетителях и завсегдатаях. Он не преминул сообщить о том, как много важных для всего Египта событий, встреч и свиданий произошло здесь. При этом пригласил Магрубета как славного и щедрого господина почаще приходить мыться именно в эту баню. Он чисто выбрил Магрубета, а на голове от затылка до лба по всему темени оставил узкий, ровный ряд коротко подстриженных волос, которые окрасил в темно-зеленый цвет. Так стриглись именитые люди Менефра. Но стрижкой дело не кончилось. Проверив работу помощников, мастер стал осматривать все тело Магрубета, отыскивая на коже разные царапины и повреждения. Заботливость его, казалось, не имела границ. Попрощался он со своим клиентом, как преданнейший, любезнейший друг. Магрубету, когда он вышел из бани, показалось, что душа его лишилась плоти и ее легким ветерком несет по улицам города.
Он медленно проходил мимо прекрасных дворцов, мимо городских водоемов, голубеющих между пальм под горячими лучами всемогущего светила. Со многих балконов, выходящих на улицу домов, бросали на прохожих цветы молодые красивые женщины. Оттуда доносилась музыка и пение. Казалось, здесь, в центре, город жил вечно непрекращающимся праздником. Этот город совершенно ошеломил и обескуражил Магрубета.
«Вот в чем прелесть этой страны, называемой прекрасным Египтом! Вот почему хитрый старый Ефрон бросил свой родной Палистан и пробрался сюда!» — думал Магрубет, но в чем всё же прелесть и почему стоило сюда уехать Ефрону, он точно не мог объяснить себе. Ведь, несмотря на то что люди здесь устроили себе такую хорошую жизнь, это не его страна. Это ведь Египет, враждующий со всеми другими народами и государствами. Это и им самим ненавидимый Египет, у которого он был целых четыре года в плену, с которым он воевал всю жизнь и с которым воевали его отец и дед, все предки, давным-давно кочующие в Палистане и оторвавшиеся от своего великого хеттского государства, лежащего там, в Азии, далеко на север, возле огромных гор в непроходимых лесах и диких степях. Одно слово: «Египет!» Египет фараона!
Но почему ему здесь так хорошо? Почему здешняя крестьянка не выходит у него из головы? Почему она может соперничать с его Нави и пытаться затмевать ее образ — образ умнейшей, образованнейшей и красивейшей женщины Палистана?! Почему этот цирюльник из бани внес в его душу какое-то колебание? Почему праздник этого города растворяет его в своем блаженстве, размягчает его волю и отодвигает куда- то на задний план его праздник, тот, когда он, Магрубет, неукротимо скачет во главе войска по своим суровым пустынным равнинам? На все эти вопросы Магрубет не мог найти ответа, но чувствовал, что вместе с восхищением египетской жизнью в душе у него нарастает какое-то глухое, непонятное сопротивление.
Со странным ревнивым недоумением он видел, что любой горожанин, выполняя какую ни на есть свою работу, получает от нее удовольствие, наслаждается всей жизнью в целом и никак не хочет менять ее давно установившееся течение.
Иногда Магрубет ловил себя на мысли о том, что ему также хочется влиться в этот торжественно- медленный, цветущий и красочный поток городского бытия. Почему он должен всегда быть в напряжении боевой готовности, постоянно вздергивать всех своей волей, думать все время о походах и военных стычках, каждый день махать мечом и копьем с подчиненными, чтобы сделать из них воинов, достойных носить это звание? Почему бы ему не жить такой легкой, красивой и приятной менефрской жизнью?
Продолжая дальше эту мысль, он всегда приходил в ярость. Получалось, что не стоило вечно воевать с Египтом, а следовало ехать сюда, наподобие Ефрона, и с молодых лет обучаться египетским наукам, чтобы потом наслаждаться бытием, как эти красивые, загадочно-непонятные менефрские юноши и мужи. Но не завидует же он египтянам! Напротив, все они сами кругом глазеют на него
Каждого наиболее заметного прохожего Магрубет оценивал привычно, по-военному: смог бы тот оказать ему должное сопротивление с оружием или просто голыми руками, вблизи или издали, и неизменно его оценка была невысокой. Если ему и доводилось несколько раз встречать могучих, тучных аристократов в сопровождении своих людей, то, признавая их бесспорно большую силу, с которой ему можно было бы достойно помериться, уже на расстоянии по движениям их глаз он мгновенно распознавал их гибельную медлительность. В случae схватки такой гигант не довел бы до конца и одного боевого выпада, так как уже в начале движения был бы убит Магрубетом.
Таких исполинов всегда любят в войсках пеших воинов. Прикрываемый с боков своими преданными соратниками, он как тяжелый таран, победоносно прокладывает впереди себя дорогу в гуще битвы. Но чаще всего эти богатыри бывают из аристократов и много таких для рядов простых воинов нигде не наберешь. Но не только по одной мощи и воинским способностям ценил людей Магрубет. Еще с детских лет, обучая его военной грамоте, отец неустанно любил доказывать превосходство умной силы над тупой крепостью. Наблюдая склонность мальчика к силовому первенствованию над сверстниками и даже более старшими ребятами, отец старался специально окружать его учителями из своих наиболее мудрых и быстрых умом сподвижников. Магрубет прекрасно впитал науку отца и как вождь более всего ценил в людях силу духа и божественного разума. Но он также твердо усвоил ту истину, что большой и подлинный ум может гармонично располагаться только лишь в большом, крепком теле и что ум слабого, тщедушного человека — это не ум, а лишь сплошное превозмогание и ухищрение. Он мог хорошо ладить с различными непохожими на него людьми, например, с недоумками или с очень вспыльчивыми, но в общении с низкорослыми мужчинами он совершенно не мог владеть собой. В каждом их слове он слышал скрытую ложь, в каждом поступке видел интригу. Они вовсе не вызывали у него недовольства или брезгливой жалости, нет, он просто старался их не замечать и поскорее забывать о них. Поэтому-то не всякого прохожего видел он в уличной толпе, а стремился выискивать глазами самых лучших. Поэтому каждого из них он прежде всего представлял своим соперником.
Большое любопытство Магрубета вызывали старики, которых в Менефре он видел непривычно много. Старики здесь отнюдь не обособлялись от молодежи, не замыкались в тесном семейном кругу, а, наоборот, с удовольствием появлялись на людях, на улице. Нередко можно было видеть, как дряхлый старец с выбритой и голой, как яйцо, головой, свесившись с носилок, азартно перебирал в руках какие-нибудь товары на
