— А еще они словно бы видеть не могли того, как ты вытанцовывал со своим мечом, размахивая им налево-направо. Опустили головы в полном смятении, — заметил Жак, кивнув на нескольких островитян, которые сидели скрестив ноги на расстеленных неподалеку парусах «Николаса». Они нашивали заплаты там, где парусина порвалась, и чинили и стягивали ослабшие ликтросы. Рядом расположились парусный мастер и его помощник. Время от времени кто-то из них вставал и лениво подходил к кому-то из местных, чтобы дать указания или проверить качество работы. Ни тот ни другой ни разу не взяли в руки иглу.

— А что затевает этот негодяй? — сказал Жак.

Пират по имени Домине, тот самый, которого выпороли за кражу воды, оставил своих приятелей, развалившихся на песке, и направился к занятым починкой парусов островитянам. Пройдя по расстеленной парусине, он направился к одному туземцу, совершенно поглощенному работой. Подойдя, Домине наклонился, выдернул из его волос заколку, которая поддерживала узел на макушке, повернулся и потрусил к своим дружкам. Он победоносно поднял трофей, а друзья приветствовали его радостными криками. Ставший его жертвой островитянин поднял голову, изумленно и встревожено озираясь, на лице его отразился ужас. Потом он очень медленно, словно раздумывая, стоит это делать или нет, встал на ноги и последовал за Домине. Он протянул руку, жестом прося вернуть ему заколку.

Домине уже дошел до своих приятелей и теперь нагло помахивал украденной заколкой, дразня рыбака. Тот просительно дотронулся до его руки. Домине злобно отдернул свою руку, а потом грубо отпихнул мужчину ладонью, выкрикнув:

— Хватит!

И генуэзец снова принялся хвастаться добычей перед друзьями. Но упрямый хозяин заколки, попятившийся от сильного толчка в грудь, не унимался. Он приблизился к Домине во второй раз. Без всякой грубости, но при этом решительно он попытался отобрать заколку у Домине. Дружки посмеивались: вот, мол, щуплый коротышка — а пирату от него не отвязаться. В конце концов, раззадоренный их подначками, Домине размахнулся и ударил островитянина. Тот упал, но сразу же поднялся и снова пошел на своего обидчика. Разъяренный буканьер переложил заколку в левую руку, а правой вытащил из-за пазухи нож, который носил в кожаных ножнах на шее. Это был не обычный рабочий нож моряка, а тонкий, смертоносный стилет. С угрожающим рыком Домине помахивал своим оружием перед досаждавшим ему деревенщиной. Пираты пришли в восторг от такого развлечения и громко загалдели. Воодушевившись одобрением товарищей, Домине поднял зажатую в левой руке заколку и стал дразнить ею туземца. Когда тот приблизился, он сделал выпад, вынудив островитянина отшатнуться от стилета. Домине куражился: неожиданно делал шаги то в одну сторону, то в другую, издевательски скалился, протягивал заколку — и тут же отдергивал руку, выставляя клинок перед собой.

Но рыбак не сдавался. Он отступал, но потом снова наступал. В конце концов зрители начали терять интерес к этой бестолковой возне.

— Давай, подколи его! — крикнул один.

— Только не повреди ему ту руку, которой он шьет паруса! — добавил другой под общий хохот.

Издевка на лице Домине сменилась сосредоточенностью. Он перестал дергаться, принял стойку убийцы, готовящегося к решительному удару. Стилет он теперь держал на уровне бедра.

Гектор понимал, к чему все идет, но был слишком далеко, чтобы вмешаться. Как только жертва в следующий раз приблизится, кинжал Домине вонзится островитянину в низ живота — кровь будет не остановить. Гектор отчаянно искал взглядом Итона, надеясь, что тот положит конец смертельной забаве. Капитан стоял неподалеку, но, судя по кровожадному вниманию, с каким он взирал на происходившее, он и не думал лишать себя столь захватывающего зрелища.

Рыбак вновь подошел к Домине. Теперь он вел себя намного осторожнее, потому что понял, что противник настроен решительно. Домине поджал губы и прищурился, примериваясь. В очередной раз протянув рыбаку заколку, он быстро шагнул к нему и резко выбросил вперед руку со сжатым в ней стилетом.

Дальше случилось что-то странное: пока стилет стремительно двигался к животу островитянина, тот уклонился, повернулся, вытянул обе руки и крепко ухватил Домине за предплечье. Пират не мог остановить выпад и продолжал двигаться, а противник рванул его за руку вперед и вниз. Потеряв равновесие, Домине, перевернувшись в воздухе через плечо, полетел наземь.

Он шлепнулся на спину, да так сильно, что из него едва дух не вышибло. Зрители изумленно затихли. Посрамленный Домине с трудом поднялся на ноги. В руке он по-прежнему держал стилет. В ярости он бросился на противника, размахивая ножом, стремясь запугать его. Рыбак проворно отступил в сторону, уходя от укола тонкого клинка. Домине по инерции проскочил мимо, а старик левой ногой сильно пнул его в поясницу. Домине взвыл от мощного удара по почкам, споткнулся и упал ничком.

— Черт возьми! Как он это делает? — выпалил Гектор. Он оглянулся было на Пану, который еще минуту назад стоял позади него, но, кинув взор через плечо, юноша увидел, что тот опустился на колени и припал к земле. Сначала Гектор подумал, что переводчику внезапно стало плохо, но тут он заметил, что все жители деревни, которые до этого чинили паруса, тоже пали ниц. Коленопреклоненными фигурками был усеян весь берег.

Осмотревшись, Гектор увидел на фоне зеленой бамбуковой стены человека, облаченного в какие-то странные доспехи, из чешуек и пластин. Тело закрывало нечто вроде передника из множества наложенных один на другой металлических дисков. Щитки из такого же материала защищали плечи, руки, бедра и голени. Ноги в длинных белых чулках были обуты в плетеные сандалии на толстой подошве. За широкий пояс были заткнуты два меча, один — в три фута длиной, другой — покороче. Но не оружие, не облачение, напоминающее военную форму, не сверкающая металлом и лаком чешуя привлекли внимание Гектора. В правой руке человек сжимал знамя с древком длиной примерно в девять футов. Полотнище было прямоугольным — в высоту больше, чем в ширину — и закреплено распоркой так, что эмблема на флаге была видна даже в безветренную погоду.

На какую-то секунду Гектор словно перенесся обратно в детство. Он уже видел этот знак, и не однажды. Он помнил его нацарапанным на скалах и камнях, его повторяли перекрестья оконных рам, его вышивали на одежде, рисовали на пергаменте. Монахи, у которых он учился, почитали это изображение как символ своей веры. Это был крест в круге.

Но жители деревни, упавшие на колени, вовсе не молились флагу. В их согбенных спинах, в их приниженных позах читался ужас.

Человек в чудных доспехах стал спускаться на берег. Он шел странной походкой, как бы на прямых ногах, с этакой смешной важностью, держа знамя прямо перед собой. Пройдя немного, он остановился и что-то отрывисто скомандовал на непонятном языке.

Жители деревни тут же вскочили и вслед за своим старостой гурьбой побежали к нему, как цыплята к курице. Остановившись шагах в двадцати от таинственного человека в доспехах, они пали ниц и почтительно замерли. За все это время не было произнесено ни слова.

Из бамбуковых зарослей появились еще люди. На многих были такие же чешуйчатые «латы». По меньшей мере, дюжина из них была вооружена мушкетами, с устаревшими фитильными замками, остальные — длинными пиками, украшенными красными и белыми флажками. За поясом у всех были длинные мечи.

Следом за ними вышли носильщики, одетые в такие же балахоны, что и рыбаки. Они сгибались под тяжестью каких-то мешков и узлов. Двое тащили паланкин с темно-зелеными занавесками.

Гектора кто-то больно стукнул по лодыжке.

— Это Та-инь! — шептал Пану. — Падать ниц! И твои друзья тоже! Иначе вы все умирать!

Носильщики установили паланкин рядом со знаменосцем. Занавески отдернули, и появился Та- инь.

Это был низенький толстенький человечек, одетый в просторные черные штаны и свободную белую рубаху с перехваченными в запястьях рукавами. Было трудно определить возраст по его вялому, плоскому и гладкому, без морщин, лицу с темными, почти черными глазками: узкая щелочка рта, короткий аккуратный нос с легкой горбинкой; черные волосы заплетены в тугую косу. Волосы на лбу были обриты очень высоко. Каков истинный цвета лица этого человека, понять было невозможно, потому что выбритую часть головы и лицо покрывал толстый слой белой пудры.

Та-инь не обратил никакого внимания на остолбеневших от удивления людей с «Николаса». Он