морском берегу. Всё, словно по мановению волшебной палочки, изменилось при свете, излучаемом маленькой лампочкой. Серый камень впитывал краски и отражал их такими, каких в природе не существует. Особое внимание я обратил на густой пурпурный цвет, какого никогда до сих пор не видел; он покрывал кусок гнейса раскаленной сетью кристаллов. Зрелище, как под воздействием мескалина, вызывало восхищение и страх. «Душа природы» начинает открываться, как будто ее сияние пробивается наружу сквозь тончайшие щели. Еще немного, и для «тварного ума» это стало б невыносимо. Он сгорел бы, как демон, услышавший имя «Аллах».

Мы переночевали в слишком новом, слишком роскошном и слишком дорогом отеле. Телевизор оказался лишним, поскольку мы не умели им пользоваться да и не нуждались в нем. Из душа полил кипяток, после того как была повернута ручка, напоминающая игровой автомат.

Будили тоже автоматически; я попросил разбудить нас в шесть часов, потому что в восемь нам уже надо было быть в Клотене. Однако я не очень доверял системе и спал беспокойно, чему способствовали также подъезжающие и отъезжающие от здания машины. К счастью, около семи я проснулся. Зачастую сон приобретает форму дубины; конец у нее увесистый.

Теперь нужно было быстро одеться, если мы не хотели, чтобы пропал авиабилет; о завтраке не могло быть и речи. Внизу в холле я увидел, что электроника отказала не только в нашем случае. Какой-то англичанин таким же образом опаздывал на самолет до Кейптауна. Большая досада; он раздраженно бросал портье: «You never did call me. That's crazy, very crazy!»[390]

Но для чего здесь портье? Наверно, только для принятия платежей. Он извинялся за отказ техники; ошибка заключается в автомате, персонал тут, дескать, ни при чем. Примета времени; напрасно искать виноватых. Я усвоил этот урок и решил в следующий раз переночевать у Флаахе в «Верхней мельнице»; дорога до Клотена не длиннее, и там еще имеется коридорный, который будит на старый манер.

Несмотря на то, что я только мельком увидел его, поскольку мы очень спешили, мне этот англичанин импонировал. Не пускаясь более в бесполезные жалобы и оскорбления, он заказал такси, чтобы посмотреть, можно ли было еще что-то спасти; хочу надеяться, ему это удалось.

В полдень мы приземлились в аэропорту Лиссабона, где нас встретила чета Альмейда и отвезла в гостиницу Principe Real. Та оказалась намного приятней гостиницы в Хоргене и содержалась, скорее, в стиле пансионата. Окна выходили на тихую боковую улицу с приятным названием Rua da Alegria[391].

Что создавало в этом месте приятное настроение? Прежде всего, обслуживание, спокойное и внимательное. И потом внутренняя отделка, позволявшая судить, что ею занимался превосходный архитектор по интерьерам. Здесь работал художник, знающий толк в форме и красках и не придающий значения эффектам.

Первая прогулка по широкой Avenida do Liberdade привела нас к агентству судоходных линий на Praça do Comércio. Триумфальная арка выводит на просторную, обращенную к гавани территорию одного из больших фойе Европы, которое министр Помбал [392] велел построить после землетрясения 1755 года. Катастрофы вроде лиссабонской развязывают архитектору руки, и можно осуществить многое, если заказчик предоставляет свободу. К сожалению, сегодня площадь оставляет впечатление гигантского гаража, сквозь лабиринт которого текут ручейки машин.

В самолете я прочитал главу «Португальских дней» Герхарда Небеля [393], в которой он при виде именно этого места посетовал, что «реальность автомобиля разрушает действительность города». Это справедливо в особенности для знаменитых площадей, за исключением таких, как площадь Сан-Марко. Но поскольку цивилизаторский конформизм стремится лишить пешеходов даже малейшей привилегии, мы снова и снова слышим о проектах, согласно которым Венеция тоже должна «сделаться доступной» таким способом. Уже связывающая ее с сушей дамба стала осквернением, и будущие поколения, вероятно, получат представление о наслаждении земноводной жизнью только по картинам в музеях.

Маркизу Помбалу здесь посвящен памятник; цоколь мы приспособили под наблюдательный пост, избавившись таким образом от сутолоки. Белый мрамор и пропитанный солнцем песчаник вписались бы и в венецианскую атмосферу, однако сочная зелень дворцов, обступающих открытый четырехугольник, была согласована с серой водой Тежу. Большой балкон в сторону Атлантики. Ветер сильнее и свежее средиземноморского. Тут проходили подготовительную школу для дальних плаваний, когда уже не было ни каботажных проходов вдоль побережий, ни островного преимущества. В этих плаваниях никогда не знали, не заведут ли они в безграничность. Даже великому генуэзцу было суждено выйти в океан из атлантической гавани.

Потом мы повернули на восток от реки и, миновав внизу ряд мрачных складов, по изломанным улочкам стали подниматься на гору. Выясняется, что Лиссабон, как и Рим, построен на семи холмах.

На середине подъема нас призывно поманил тяжелый романский портал. Фасад тоже был старым; постройка, должно быть, относилась к числу тех, которые пощадило землетрясение. Это был собор Sax Francisco do Sé. Вид массивных стен и сводов делал понятным, почему они выстояли; романский стиль солиднее того, который выработал Запад, — тут, как в случае египетских пирамид, строили не на столетия, а на тысячелетия. Это «на» подразумевает не осознанные намерения; существенно стремление к абсолютному, которое порождает строительство, — продолжительность вытекает отсюда как одно из характерных свойств.

Венок часовни готический, хоры, вероятно, перестраивались. Маленькие, очень старые саркофаги, на некоторых — скульптуры благочестивых женщин, некоторые, будто читая, держат в руках книги. Я не делал никаких записей; когда ты более пятидесяти лет посещаешь святилища по всему миру — а они, не считая рынков и кладбищ, относятся к главным целям — тогда уже почти не остается неожиданностей. Ты устаешь от форм и ставишь себе другие, более важные вопросы.

Разнообразие форм и догм стирается под впечатлением вулканического нарастания, неутомимо порождаемого сводами и колоннами, башнями и куполами храмов и мечетей, синагог и соборов. Они вырастали и разрушались тысячами, часто появляясь друг за другом на одном и том же месте, как пневая поросль, что буйно пробивается из корня поваленного дерева.

Перед этим вегетативным инстинктом человека, который, не задумываясь, нагромождает камень на камень, как поднимает руки или складывает ладони, неизбежно встает вопрос о соответствии. Приведу пример: мы видим повернувшиеся к солнцу цветы, образу которого они подражают во многих формах и в бесчисленном количестве. Так видим мы и святилища, но не видим святого. Чем меньше мы обращаем внимания на различия, тем сильнее становится предчувствие; мы больше не слышим, как шумит дерево, но слышим шум леса, который отвечает ветру.

Наверх к Castelo Sax Jorge[394]. Ценность таких мест определяет положение, оно должно господствовать над окрестностью. Тогда укрепленные замки, как здесь со времен финикийцев, следуют один за другим. Превратившиеся в музеи бастионы с их башнями, амбразурами и смоляными выступами окружены поясом субтропических кустов и деревьев, среди которых встречается и гибискус. Несмотря на позднее время года из горной породы еще били маленькие источники. На пруду отдыхали лебеди, и повсюду на газонах тянули за собой шлейфы белые павлины. Их множество тем более бросалась в глаза, что все они были до безобразия растрепаны. Им, вероятно, не хватало травы; я видел, как они выщипывали ее.

У подножия замка в раскопках работали археологи; через строительное ограждение мы разглядели колонны с каннелюрами и маркированные планы. Такие проекции, выполненные будто с помощью рентгеновской техники, встречаешь всюду подле знаменитых древностей, как будто они не могут обойтись без археологических реконструкций.

С передней балюстрады открывается грандиозный вид с рекой Тежу, стянутой мостом, под которым