День был дождливым. Когда позднее выглянуло солнце, я на велосипеде отправился к горе Айхберг. Там счастливая находка… есть встречи, которые мы не можем описывать, потому что тем самым лишаем их мантической силы. Чудо деградирует до случайности.

Профессору Якобу Амштуцу: «Большое спасибо за Ваше прекрасное исследование о симметрии. Эта тема давно уже занимает меня, и с различных точек зрения.

Больше десяти лет назад я обратил внимание на фигуры Эшера; у меня создается впечатление, что здесь происходит мутация созерцательной способности. Я с удовольствием листаю также „Perspectiva corporum regularium“ старого нюренбергского ювелира Ямницера.

Из Вашей темы легко могла бы получиться книга».

Доктору Жану Ребулю: «Я не заметил, что в номере „Preuves“[379] одновременно с моим этюдом об Альфреде Кубине[380] был опубликован текст с нападками на Мартина Хайдеггера. Благодарю Вас за то, что Вы указали мне на данное обстоятельство.

Что касается меня, то я ценю Мартина Хайдеггера не только за его труды, но и за то, что он занял политическую позицию, тогда как гораздо проще было бы этого не делать. Разве его можно упрекать в том, что политические власти не оправдали его доверия? Вам как психоаналитику нет нужды намекать, что скрывается за очернением незаурядного ума.

Тем не менее: нельзя утаить совершенно, что где-то еще есть мысль, достойная называться мыслью. Свидетельство тому — Ваше письмо».

Уже более прохладные ночи; утром на листьях капусты искрится роса. У ограды я насчитал сорок цветков кайзервинда; в них флора приближается к эфиру, становится невесомой, нематериальной.

После пробуждения. Поднятие занавеса. Зеленушки[381] в туе[382]. Черный дрозд улетает со звонким криком. Плотный туман над лужайкой, пестрые ватные тампоны осенних астр, от светло-розового до темно-фиолетового цвета. Нечто растекающееся, положенное на зеленый грунт.

Необычно теплый октябрь; в полдень мы обедали в саду. В это время сойки щелкали орехи, а дрозды лакомились в бузине.

Вчера была свадьба; ночью, и уже под утро, просыпаясь время от времени, я долго слышал музыку, пение и звуки отъезжающих машин.

После завтрака еще несколько писем и распоряжений. Мы ждали друга Вайдели, который навещал свою мать в Зигмарингендорфе; он изъявил желание взять нас с собою в Цюрих. Я размышлял, найду ли я в Анголе досуг для последней главы своей книги, и для памяти просматривал ряд иллюстраций в труде Гейнрота[383] о европейских птицах.

[…]

Зигмаринген, Штоках, Зинген, Штайн-на-Рейне. Цветы в садах еще не увяли. Примулы, золотой дождь, розы Форсайт зацвели во второй раз, земляника даже дала плоды. Георгины перед каждым крестьянским домом поднимают головки выше заборов и радуют палитрой свежих и чистых красок. Полыхает красная листва виноградников, и от стен домов струится светлый, почти металлический жар девичьего винограда[384].

За Штайном мы свернули с главной дороги, чтобы заехать к Флааху в «Верхнюю мельницу», где расселись для «ясса»[385]. Гостеприимный дом, внутри которого, словно сердце, пульсирует мощное мельничное колесо. Знатоки хвалят убоину, особенно ветчину. Хороши хлеб с мельницы и вино со своего виноградника; спаржа в мае, а в июне — земляника. Следовательно, на стол, если не считать пряностей, не подается «никаких купленых кушаний». Похожую надпись я однажды прочитал над камином у Анет в замке Дианы де Пуатье. Изречение понравилось мне как своим величием, так и скромностью; князь — это тот, кто в большей или меньшей степени живет и умеет жить своим.

Знанием этого ресторана мы обязаны не собственному нюху на хорошую и неподдельную крестьянскую пищу, а другу Петеру Брупбахеру, который работает здесь учителем, как работал до этого в тунисском Хафузе, гораздо менее обжитой деревне. Я сужу об этом по небольшой коллекции насекомых, присланной им оттуда. Так название этого местечка попало на мои этикетки. Сплошь насекомые, обитающие в очень жарких и засушливых зонах.

Поприветствовав хлебосольного хозяина, который поджидал нас на Stöckli, верхнем этаже; мы уселись с ним за стол. Разговоры — сначала энтомологического, затем этимологического характера. Они перешли от тунисских находок к другому собранию, а именно — к собранию слов; повод дала фамилия учителя.

Пара согласных br, как при любом символическом рассмотрении, поражает двусмысленностью. В ней звучит, во-первых, отделение, как в Bruch[386] и Brandung[387], затем связывание как в Brücke[388], и наконец, спаренное как в Brust, Bruder, Brille, breeches, brachium, les bras[389].

Нашлись примеры из многих языков. То, что у слов есть своя история, не имеет к этому отношения. Звучание следует выбору из изобилия названий, которые предлагают свои услуги. Brille восходит к beryllos — «глазное стекло» или, еще лучше: «глазные стекла» было бы логичней. Но в звуке говорит не столько значение, сколько смысл. Он пересекает историю; эволюция заштриховывается.

В Хоргене между прибытием в гостиницу и ужином на озере мы еще нашли время посмотреть в доме Вайдели собрания, которые со времени нашего последнего посещения значительно расширились. Помимо массы кристаллов, ископаемых, раковин и насекомых, обновился ассортимент камней, которые на первый взгляд не особенно отличались от тех экземпляров, какие можно собрать повсюду на обочине дороги или на