округлым храмом безголовая и безрукая Афродита — имя вандала нацарапано на срамном бугре.

Полюбовавшись уже после захода солнца пейзажем, простирающимся до самого моря, и подкрепившись в небольшой таверне рыбой и frascati[692], мы отправились к villa d'Este. Будки и прилавки торговцев образовывали перед ней странный рынок, на котором предлагали на продажу в основном курьезные вещи да bric-a-brac[693] . Я приобрел винный кувшин в форме петуха, гребень которого образует верхний край, а наливаются из него через клюв. Птица, должно быть, очень здесь популярна или имеет особое отношение к genius loci[694]; можно было увидеть до сотни кувшинов всяких размеров.

Пристрастие дедов к Тиволи касалось villa d'Este, а не виллы Адриана. Наверно, в знаменитых фонтанах, подпитывают которые Апеннины, им больше импонировала нотка маньеризма, чем единство композиции, очаровывавшей столь многих художников.

Воды били как в лучшие времена Эсте, а может, и красивее, поскольку электрическая подсветка сегодня превращала их в световые игры. Если в нашу эпоху мы вообще возьмемся говорить о красоте, то нам следует обращаться к ней в тех областях, в которых объединяются свет и движение; задний план всегда образует ночь.

Здесь взлетали и опускались струи легиона фонтанов. Время придало бассейнам, раковинам, чашам, гротам и каскадам, благодаря зарастанию мхом и инкрустации, еще и саламандровую или амфибийную привлекательность. Она усиливалась массой листвы, которая подчеркивает субмариновый блеск постоянно брызжущей и струящейся воды.

Я прошел по главной дорожке до ориентальной Дианы, распрыскивающей воду из множества грудей. Летучие мыши молниеносно носились вокруг нее, как летучие рыбки в бурлящей пене у фигурного украшения корабельного форштевня.

Для полного наслаждения было еще слишком прохладно. Оно, видимо, достигнет своего максимума «в пору, когда цветет сколимус» и парк заполнен любовными парами. Это настроение известно по знаменитым картинам, которые, как у Пуссена, усиливаются мифическими фигурами — например, фавнами, нимфами и садовыми богами во влажном сумраке, или свитой Диониса, которая, наверху разгорячившись вином, ищет здесь прохлады.

Добавлю еще: я повидал много кипарисов, но никогда такого размера, как в парке Адриана. Его ствол мог потягаться со стволом трехсотлетнего дуба.

В прекрасную погоду со Штирляйн и Ирмхильд Гебхардт на Монте-Челио. На спуске — к церкви Санта-Мария в Домнике. На площади перед ней fontana della Navicella, мраморный корабль, который по античному образцу велел изготовить Лев X. Фигуру в носовой части я принял сперва за голову волка, потом из-за чуть обозначенных клыков за голову дикого кабана.

Santi Giovanni е Paolo[695]. Маленькая площадь перед этой древней церковью — пример разросшейся и сросшейся архитектуры. Справа храм Клавдия, который почему-то связан у Пиранези[696] с мрачными мотивами, на фронтоне изящный портик XII века, за спиной — золотисто-коричневая стена лестницы, чудесная колокольня на заднем плане. Площадь, на которой люди и кошки нежатся на солнце. Что-то в старом тесовом камне действует, кажется, как опиум, экстракт отжившего времени.

Из-за имен я решил, что эта церковь посвящена Иоанну Богослову и апостолу Павлу. Однако она названа так в честь двух мучеников-служек, которые были казнены при Юлиане в 361 году. Приблизительно через сорок лет один сенатор велел соорудить над их домом базилику. Жилые помещения еще сохранились или восстановлены благодаря археологическим усилиям, в том числе американского кардинала Спелмэна. Несколько этажей ведут вниз на большую глубину. Настенные фрески, маленький алтарь, наружная поверхность цистерны, в которую вмурованы мельничные жернова.

Здесь еще интенсивнее, чем в Сан-Лоренцо, меня охватило чувство «бесшовного» предания. Базилика было возведена в то время, когда обеих жертв еще хорошо знали не только по именам, но и лично. Затем, правда, Аларих учинил опустошение. Однако местоположение и обстоятельства установлены точно. Здесь все собрано воедино: старый храм, жилой дом, базилика. Лишь роскошное украшение церкви мало сюда подходит, равно как и изъятие именно этих двух святых из числа прочих, предпринятое папой Павлом VI, потому что они-де «были исторически недоказуемы».

На Палатине. Становится теплее; я заметил это также по тому, что в цикории появился золотисто- зеленый Psilotrix[697], а в цветах лютика — красно-синий с голубоватым отливом Trichodes[698].

Пиния — это благородная форма нашей скромной сосны — как в том, что касается роста, так и в том, что касается деталей. Гладкие шишки приятно лежат на ладони. Очень красив узор из трещин на коре: он похож на брекчию из гладкой, медистой горной породы.

С супружеской парой Розелиус поездка в Чивитавеккья. Древняя земля сабинян цвела в солнечном свете. На заросшем асфодилом[699] склоне полчасика субтильной охоты. Там паслись овцы; белые камни размечали зелень узором. Похожие сюжеты на картинах Сегантини.

Когда Тарквиния осталась по правую руку, мы поехали вдоль античного акведука. Я до сих пор не знал, что эти водоводы прокладывались по аркам не только в высотные здания, но и, там, где возникала необходимость, велись по горам — что, собственно говоря, вполне объяснимо. Справиться у Витрувия.

Старая Чивитавеккья, особенно любимая мной благодаря первому посещению в 1954 году, очень меняется. Над новыми, безобразными зданиями торчат вверх стрелы кранов. Еще ужаснее застройка прибрежной полосы. Там одна гостиница поднимается рядом с другой. В расчете, очевидно, на огромные толпы туристов. Но ведь они, все пожрав, использовав и запачкав, снова улетают, как саранча.

Мы катили вдоль размеченного, рассеченного, отгороженного каменной стеной или затянутого проволокой побережья, пока у Маринеллы не нашли лазейку к морю. Век, хвастающийся тем, что так много делает для масс, допускает эти перестройки из-за капитализации и приватизации, отлучая одиночек и бедных от великой mater maritima[700]. Я даже удивился, увидев еще в лужице маленького краба.

Место для купания мы обнаружили у Ладисполи, который тоже, похоже, превращается в суперкупальню. Я спрашиваю себя, где же бедные люди, снимающие здесь жилье, обретут отдых, когда даже им доступен лишь «частный пляж». Отпуск в таких местах приобретает инфернальный характер. Во всяком случае, это подтверждает мою теорию, что в эпоху Рабочего и отпуск, в частности, становится рабочим.

Впрочем, купание было превосходным, хотя побережье здесь состоит не из морского песка, а из измельченного туфа. Вечером мы снова были в Риме. При въездах я все снова и снова любуюсь мастерством водителя — виртуозная пьеса, которая, однако, исполняется тысячами, как встраивание индивидуальной воли в автоматическую гармонию.

Как же отрадна после суеты просторная добротность Виллы Массимо! В саду крейсируют летучие мыши; под крышей, грезя, воркуют голуби.