то невольно делается жутко за каждого летуна, боишься за его жизнь, вверенную такой хрупкой машине, будь то даже наиболее усовершенствованный «Фарман» с прекрасным мотором «Гном». Попов же, связанный контрактом с фирмой «Райт», каждую секунду своего победоносного пребывания на воздухе больше всех рискует своей жизнью. Его горячо любят не только его друзья. К нему многотысячная толпа относится бережно, нежно и чутко. Не одна зеленая восторженная молодежь зажигает факелы в честь его. Остается ли сомнение в том, что русские чутко помогут ему выйти из кабалы контракта еще быстрее, нежели помогли немцы своему Цеппелину соорудить новый воздушный корабль вместо потерпевшего аварию; что русские поднесут своему родному летуну новый, усовершенствованный и менее опасный для жизни аппарат.

Мне пришло в голову, что, быть может, это письмо будет почему-либо неприятно Н. Е. Попову? Но что же плохого в том, что очарованные слушатели хотят поднести талантливому скрипачу лучшую скрипку, найдя его старую недостаточно прекрасной для него?

И я решаюсь просить Вас, милостивый государь, не отказать поместить мое письмо, открыть подписку на сооружение нового усовершенствованного аппарата для поднесения его нашему летуну Н. Е. Попову, а также принять на это дело нашу скромную лепту – 10 рублей, которые при сем препровождаю.

Очень прошу другие газеты перепечатать».

Призыв был подхвачен, и сбор средств на новый аппарат для Попова принял широкий размах. Особенно способствовали ему события, разыгравшиеся на Коломяжском ипподроме в последующие дни.

Трепетали флаги на мачтах. Дул сильный ветер – заклятый враг авиаторов. Иностранцы подниматься в воздух не собирались. Они сидели в сараях у своих машин и лишь недоуменно пожимали плечами, когда их кто-нибудь спрашивал:

– Ну и как, летим?

«Вообще среди них что-то неладное, – заметили «Биржевые ведомости». – Единственный Попов между ними – чистый спортсмен. Остальные – дельцы, гешефтмахеры. Многое заранее предусмотрено, заранее распределено. Попов для них человек чужой расы, и сам чужой. Они его не считают своим. И слава богу!»

Попов и вправду имел мало общего с теми искателями славы и денег, которые собрались в российской столице памятной весной девятьсот десятого года. Русский летун своими блестящими успехами возбуждал в них только черную зависть и острое недовольство, хотя не признавать эти успехи они не могли.

А ветер не унимался, затишья не предвиделось. Стоит ли, однако, из-за этого сидеть сложа руки? Николай Евграфович решил, несмотря ни на что, подняться в воздух.

Мотор капризного «Райта» на сей раз удалось завести быстро. Аэроплан скользнул по рельсу и. приветствуемый громкими возгласами зрителей, полетел мимо трибун, огибая их по кругу, похожий на гигантскую стрекозу, сильно раскачиваемую ветром.

– Добром это не кончится! – сокрушался Ваниман, хотя в душе он и гордился своим другом, его бесстрашием. Но на этот раз предчувствие не обмануло инженера.

Сотрясаясь, как в судорогах, «Райт» в конце второй минуты полета упал за сараями с двенадцатиметровой высоты. Туда немедленно устремились авиаторы, судьи, офицеры.

– Что с Поповым? Все ли благополучно? Цел ли он?

– Аэроплан разбился. Попов ранен!

На счастье, для пилота все обошлось и на этот раз без серьезных последствий, хотя он не без труда выбрался из-под искалеченного аэроплана.

«Армия фотографов бросилась жадно снимать калеку, надолго выбывшего из строя, – фиксировал репортер, имея в виду аэроплан. – Печальное зрелище. Но Попов спокоен. На его худощавом лице, закопченном, обветренном, не прочесть ничего. Оно бесстрастно. А через круг бежит с сумкою фельдшер... Но его отсылают назад. Солдаты бросились помогать переносить изувеченный аппарат».

Зрители, окружившие Попова и его разбитый «Райт», начали расхватывать осколки деревянных частей – «на память».

К Николаю Евграфовичу подошел граф С. Ю. Витте, который в тот день прибыл на ипподром в числе других сановников.

– Сегодняшняя неудача, – сказал графу Витте Попов, – произошла исключительно по моей вине. Я не послушал добрых советов и недооценил силу ветра. Вот и поплатился. Но это ничего. Через час-другой будет приведен в порядок второй аппарат, и я снова полечу. Правда, на нем мне еще ни разу не приходилось подниматься в воздух, но все-таки я не теряю надежды на успех.

Однако иностранцы взбунтовались против такого намерения русского летуна. Они заявили, что не будут летать, если Попову после взлета на другом, исправном «Райте» будет зачтено время, которое он пролетал на первом аэроплане, для получения приза за совокупность полетов в течение всей недели.

– Одно из двух, – настаивал от имени всех своих коллег Христианс, – или пусть господин Попов исправит поломанный аппарат и снова летает на нем, или же пусть летает на новом, но тогда все предыдущие его полеты не будут засчитаны. Он должен заново ставить все свои рекорды на получение призов.

Члены жюри и сам Николай Евграфович категорически возражали против такого требования, однако судьи к их мнению не прислушались и приняли решение, отвечавшее требованиям иностранцев.

Христианс, Моран и Эдмонд сразу же направились к своим аэропланам и, воспользовавшись тем, что ветер начал стихать, поднялись в воздух. Но летали они недолго – в общей сложности не более двадцати минут. Публика была разочарована, в том числе и