Публика волновалась: неужели ее любимец так и останется на земле?

Снова появился расстроенный невезением друга Ваниман.

Около семи часов вечера «Райт» все же подчинился людям, и Попов немедленно взлетел.

Он быстро набрал высоту, достиг более трехсот метров и начал кружить над летным полем.

Моран не мог равнодушно видеть это: спортивный азарт звал его в небо. Получив официальное разрешение на полет, он стартовал и начал набирать высоту.

Но до Попова ни ему, ни Христиансу было не добраться.

«В это время, – живописал на следующий день один из корреспондентов в «Петербургском листке», – на небосклоне блестят последние лучи заходящего солнца. Все три аэроплана отражают на себе их золотистый сеет, и, упоенные своей красотой и величием, они смело рассекают воздух по всем направлениям. Трудно описать величие и красоту этой картины. Можно смело сказать, что такого зрелища не видели даже авиационные недели в западных государствах».

Другой репортер, сравнивая между собою трех участников этого группового полета, без колебаний отдавал предпочтение Попову и Морану, адресуя Христиансу не слишком лестные слова: «Вот авиатор, ничуть вас не захватывающий, настоящий ремесленник».

«Попов и Моран, – продолжал тот же репортер, – каждый по-своему художник любимого дела. Попов – крупный мастер широкого захвата, широких порывов. Моран – тонкий акварелист. В самом деле, он как никогда изумлял публику своей подкупающей акробатикой. Такого обманщика свет не видел. Падает книзу – вот-вот разобьется. Вчуже невольно замирает сердце. А он, разбойник, как ни в чем не бывало, точно на груди невидимой волны, взлетает кверху и мчится – то прямо стрелой, то капризными, крутыми зигзагами».

Но все же Моран не выдерживает соревнования и сдается первым, направив свой аэроплан к земле.

Поединок между Христиансом и Поповым продолжается.

Потом начинает снижаться и Христианс. А Попов все парит и парит на огромной (по тем временам, разумеется) высоте, вызывая восхищение зрителей, переходящее в бурю восторга.

«Все с волнением следили за ним, – отмечал репортер, – всем хотелось увидеть его торжество. Всем, начиная с министров и кончая официантом ресторана. И в этом было что-то в высшей степени симпатичное и трогательное».

«Там, в кругу, высокопоставленные особы, не отрываясь от биноклей, следят за орлиным полетом Попова. А здесь, в ресторане, лакей, меняя ваши тарелки, смотрит поверх крыши и жадно прислушивается к жужжанию мотора.

– Летит наш Попов, летит!..

И на лице довольная, доброжелательная улыбка».

Уже стемнело, а неугомонный «Райт» продолжает кружить над ипподромом. Моментально весь лес вокруг озаряется светом зажженных факелов. На деревьях также появляются огни. Зрители кричат «ура». «Толпа положительно захлебывается от энтузиазма и бешеного восторга», – фиксирует репортер.

«В лесу за аэродромом горит сплошной костер факелов, зажженных в честь русского летуна Попова, – вторит ему другой. – Они горят в честь победы и триумфа смелости. Небо чисто. Давно все противники уступили место триумфатору, который, как громадная сказочная птица, все несется высоко над землей, на завоевание нашей славы.

С трепетом следишь за его полетом, волнуешься при каждом крутом повороте, страшишься за его жизнь, но упрямо повторяешь – победа!..

Кажется, что не будет конца этому полету.

Уже отмечена победа, уже лихорадка ожидания сменилась восторгом, а мотор все гудит и гудит над головами».

«Толпа прорывается на аэродром, – читаем в еще одном репортаже, – и начинается настоящее шествие с факелами в руках.

Картина величественная. Пора наконец и спуститься. Попов уже летает два часа пять минут. Уже сигнальный флаг опущен и полеты официально закончены. Но Попов не знает предела.

И спустился он только благодаря тому, что ему не хватило бензина».

Тут репортер не совсем прав. Бензин был, но неожиданно отказал двигатель. Перестали работать винты, пришлось снижаться, и аэроплан клюнул носом о землю около забора. Но все обошлось благополучно.

Чтобы представить себе, что творилось потом, снова предоставим слово очевидцам и приведем фрагменты из двух репортажей.

«Попова едва „спасли” от рук обезумевшей толпы.

– Качать, качать! – кричали со всех сторон.

И публика приступом берет Попова.

– Господа, я страшно устал, – умоляет Попов. – Оставьте меня.

– Цепь! Цепь!

Вокруг Попова делается цепь, и так его доводят до ангаров. Но и здесь собралась толпа,