— Твое право, — усмехнулся Рудаков. Рюмин собрал листы в тонкую папку, запер в сейф и нажал кнопку, вызывая охрану. На пороге появился сержант-конвоир.

— Рабочий день закончен, — сказал капитан, отвечая на немой вопрос Рудакова. — Меня давно ждут дома.

Рудаков поднялся со стула и долгим немигающим взглядом посмотрел в глаза Рюмину.

— Ты хорошо запомнишь этот день. Обещаю, — устало сказал он.

— Проводите задержанного в камеру! — распорядился Рюмин.

Конвоир подтолкнул Рудакова к выходу, и тому пришлось подчиниться.

Рюмин остался в кабинете один. «У меня в запасе — семьдесят два часа, — думал он. — И один отпечаток пальца. Больше ничего — ни улик, ни свидетельских показаний. Скоро за дело возьмется опытный адвокат, и оно затрещит по всем швам. Найдется десяток достоверных алиби, сотня объяснений, а на мою голову посыпется тысяча шишек. Отличная перспектива, капитан! По-моему, ты только что подписал рапорт о собственном увольнении.»

Рюмин понимал, что поторопился. С одной стороны, задержание Рудакова было правильным шагом. В любом подобном случае он бы так и поступил — никогда нельзя исключать возможность, что подозреваемый ударится в бега. Но с другой — этот шаг не был хорошо подготовлен и, скорее, был продиктован эмоциональными соображениями. В этом и заключалась основная ошибка.

Рюмин закурил и принялся в задумчивости мерить шагами кабинет. Старый вздувшийся линолеум скрипел под ногами.

«Что я еще могу выжать из этой ситуации? — размышлял капитан. — Буква «М» над кроватью и логотип агентства — они, конечно, похожи. Есть какое-то отдаленное сходство. Но что мне это дает? ».

Рюмин был вынужден признать, что ничего. Пока ничего…

«А если… — в голову закралась шальная мысль. — Черт побери, над этим стоит подумать! »

Капитан застыл на середине кабинета, прикидывая, что к чему. Он должен действовать — работать лапками, как та лягушка, угодившая в кувшин со сливками. Может, добыть новые доказательства и не удастся. Но остановить атаку адвокатов мощным встречным ударом — почему бы и нет?

Он должен заставить их замолчать. Нейтрализовать. Подстраховаться и снять с себя давление. Вот что является основной задачей. А потом — начать планомерную осаду позиций Рудакова. Кропотливо, шаг за шагом, собирать улики и подшивать их к материалам дела. Тогда все получится! Но сначала…

«Сегодня ночью, — подумал Рюмин. — Иначе может оказаться поздно. Конечно, это большой риск… Практически безнадежное дело. Но ведь джентльмены берутся только за безнадежные дела? ».

Он подошел к сейфу и открыл дверцу. На полке, рядом с папкой по делу об убийстве Оксаны Лапиной, лежало то, что ему сегодня понадобится.

Было около восьми вечера. На город опустились нежные осенние сумерки. Воздух был наполнен прозрачной синью.

В пентхаусе многоэтажного дома на Соколе горел свет. Обнаженный мужчина расхаживал по квартире. Его мускулистое поджарое тело отражалось во множестве зеркал, развешанных по стенам. Негромкая мелодичная музыка струилась из динамиков дорогой квадросистемы.

Тонкая кисея на окнах надежно скрывала мужчину от любопытных глаз; впрочем, посторонний мог заглянуть сюда разве что из кабины вертолета.

Мужчина подошел к зеркалу и полюбовался на свое отражение. Литые рельефные плечи, тугие бицепсы, отлично прокачанная грудь. Упругий живот в равномерных квадратах мускулов.

Мужчина взял со столика бритву и стал ее править. Кожаный ремень залоснился, лезвие с каждым движением приобретало стальной насыщенный блеск.

Он поднес бритву к груди и срезал отросшие волоски. Ему не пришлось прикладывать никаких усилий; лезвие даже не коснулось кожи.

Мужчина остался доволен результатом. Он еще несколько раз провел бритвой по ремню и вдруг застыл.

Его отражение в зеркале задрожало, как водная гладь, нарушенная порывом ветра, и исчезло, уступив место другому образу — худой и невысокой, но великолепно сложенной темноволосой женщины со стрижкой каре.

Мужчина до боли закусил губу.

— Нет, это не то, что ты думаешь, — прошептал он. — Это — не измена. Ты же знаешь, я всегда тебя любил. И люблю. И — буду любить.

Видение не отвечало, и мужчина заволновался.

— Пойми, я делаю это для того, чтобы мы снова были вместе. Теперь уже — навсегда.

Ему показалось, что женщина еле заметно кивнула.

— Ты прощаешь меня?

— Да-а-а… — прошелестело в воздухе — столь явственно, что мужчина вздрогнул.

В зеркале снова был он. А в углу, под рамкой — фотография девушки. Она чем-то отдаленно напоминала пропавшее видение — похожие черты лица, такой же острый и длинный нос, густое темное каре… Но все же это была не ОНА. Мужчина не мог смотреть на фотографию без отвращения.

— Еще один шаг, — сказал он. — Еще один поворот ключа, отпирающего клетку. Я сделаю это — столько раз, сколько потребуется.

Мужчина прошел в ванную, принял душ и неторопливо побрился. Потом он надел бледно- голубую сорочку, повязал рыжий галстук с неброским узором, вставил в манжеты золотые запонки и облачился в строгий темно-синий костюм от Gieves amp; Hawkes. Едва заметная полоска, удлиненный приталенный силуэт, жесткая линия плеч и спины, брюки с защипами, направленными к центру пояса, обязательные подтяжки на пуговицах, — все это лишь подчеркивало спортивность и подтянутость фигуры, широкие плечи и узкую талию. Длинные шелковые носки и невесомые ботинки — Elios от Santoni.

Он был готов. Дорогая одежда, грамотная речь и прочувствованные интонации вызывали у наивных дурочек приступы сильного головокружения. Он мог бы коллекционировать их, как открытки, если бы не одна-единственна женщина. Та самая, за которую не жалко отдать жизнь. Которая и была всей его жизнью.

Мужчина положил в карман бритву и вышел на площадку. Лифт доставил его в подземный гараж. Мужчина сел в черный «Шевроле-Тахо» с тонированными стеклами и закрыл тяжелую дверь. Аудиосистема Bose наполнила просторный кожаный салон звуками «Маленькой ночной серенады» Моцарта — песни, созданной во имя любви.

Этой ночью он тоже исполнит свою песню. Но только его ноты будут написаны кровью.