преклонение перед Кларой приносит одни страдания. Может, именно поэтому я все больше восхищался ею, следуя глупому людскому обычаю любить тех, кто причиняет боль. В то лето более всего мне неприятна была мысль о том, что настанет день, когда в школе вновь начнутся занятия, и у меня не будет возможности посвящать все свое время Кларе.

Бернарда, за суровым видом которой скрывалась сердобольная материнская натура, в конце концов полюбила меня настолько, что даже решила взять под свою опеку.

— У мальчика нет матери, — говорила она Барсело. — Мне так жаль бедняжку.

Бернарда приехала в Барселону сразу после войны, спасаясь бегством от нужды и собственного отца, который нещадно бил ее, обзывал дурой, свиньей и уродиной, а напившись, грубо домогался. Он оставлял девушку в покое, лишь когда она начинала рыдать от страха и при этом вопил, что дочь такая же безмозглая ханжа, как и ее мать. Барсело наткнулся на нее совершенно случайно — она торговала зеленью на рынке Борне — и, не раздумывая, предложил ей место прислуги в своем доме.

— Все как в «Пигмалионе», — провозгласил он. — Ты будешь моей Элизой, а я — твоим профессором Хиггинсом.

Бернарда, чьи литературные горизонты ограничивались «Воскресным листком», настороженно взглянула на него.

— Послушайте, я, может, девушка бедная и необразованная, но порядочная.

Барсело — не профессор Хиггинс и даже не Джордж Бернард Шоу, а потому он не сумел привить своей подопечной безупречные манеры дона Мануэля Асанья,[11] но тем не менее ему удалось пообтесать Бернарду, обучив ее речи и манерам барышни из провинции. Ей было тогда двадцать восемь, но она казалась мне лет на десять старше, возможно из-за выражения глаз. Бернарда была набожна и до самозабвения поклонялась Богоматери Лурдской. Ежедневно в восемь утра она приходила на службу в часовню Пресвятой Девы Марии, а исповедовалась не менее трех раз в неделю. Дон Густаво, считавший себя агностиком (что, по мнению Бернарды, было признаком легочной болезни вроде астмы, которой болеют только знатные господа), полагал, что даже элементарный математический подсчет опровергает всякую возможность для служанки столько согрешить, чтобы хватило на такое количество исповедей.

— Да ты же мухи в жизни не обидела, — раздраженно говорил он. — А люди, которые во всем видят грех, — душевнобольные и, если уж говорить откровенно, страдают заболеванием кишок. Главное свойство иберийского богомольца — хронический запор.

Слыша подобное богохульство, Бернарда крестилась по пять раз, а ночью читала на одну молитву больше за спасение души сеньора Барсело, у которого доброе сердце, но который слишком много читает, и от этого у него загнили мозги, совсем как у Дон Кихота. Время от времени у Бернарды появлялись женихи, которые ее поколачивали, вытягивали жалкие накопления, отложенные на сберкнижку, и рано или поздно бросали. Каждый раз, когда случалась подобная драма, Бернарда запиралась в своей комнате в самой глубине квартиры и несколько дней лила слезы, грозясь отравиться хлоркой или крысиным ядом. Барсело, исчерпав все свое красноречие, всерьез пугался, вызывал дежурного слесаря, чтобы взломать дверь, и своего домашнего врача, чтобы тот вколол ей лошадиную дозу транквилизаторов. Когда через два дня бедняжка просыпалась, дон Густаво покупал ей розы, конфеты, новое платье и вел на фильм с Кери Грантом, [12] который, по словам Бернарды, был самым красивым мужчиной на свете после Хосе Антонио.[13]

— Послушайте, говорят, что Кери Грант — голубой, — бормотала она, набив рот шоколадом. — Разве такое может быть?

— Глупости, — авторитетно заявлял Барсело. — Бездарности и неучи живут в состоянии вечной зависти.

— Как вы хорошо сказали, сеньор! Всем известно, что он учился в университете, в этом, как его, шербете.

— В Сорбонне, — ласково поправлял Барсело. Бернарду невозможно было не любить. Хоть никто ее об этом не просил, она готовила мне еду и починяла одежду. Она приводила в порядок мой гардероб, чистила мои ботинки, стригла мне волосы, покупала витамины и зубной порошок. Она даже подарила мне медальон с флакончиком святой воды, который ей привезла из самого Лурдеса сестра, жившая в Сан-Адриан-дель-Бесос. Иногда, старательно осматривая мою голову в поисках гнид и прочих паразитов, она вела со мной тихий разговор.

— Сеньорита Клара — лучшая на всем белом свете, и разрази меня гром, если я когда-нибудь скажу о ней дурное слово; но молодому сеньору не пристало слишком увлекаться ею. Надеюсь, вы меня понимаете.

— Не беспокойся, Бернарда, мы всего лишь друзья.

— Вот об этом я и говорю.

В подтверждение своих слов Бернарда далее рассказывала мне историю, услышанную по радио, про мальчика, который самым недостойным образом влюбился в свою учительницу и у которого в наказание выпали волосы и зубы, а лицо и руки покрылись позорным грибком вроде проказы, что метит всех развратников.

— Похоть — великое зло, — завершала свою речь Бернарда. — Это я точно говорю.

Дон Густаво, не упускавший возможности отпускать в мой адрес свои шуточки, благосклонно относился к моим чувствам к Кларе и к тому, что я добровольно всюду ее сопровождаю. Я приписывал подобную терпимость тому, что он не принимал меня всерьез. Временами он вновь подступался ко мне с предложением за крупную сумму продать ему книгу Каракса. Барсело говорил, что обсудил вопрос со своими коллегами-букинистами, и все сошлись во мнении, что любая книга Каракса ценится отныне на вес золота, особенно во Франции. Я всякий раз отвечал отрицательно, а он в ответ лишь лукаво улыбался. Барсело дал мне связку ключей от своей квартиры, чтобы я мог входить и выходить независимо от того, были ли дома он сам или Бернарда. Мой отец относился к моему увлечению совсем по- другому. Со временем он перестал избегать разговоров, задевавших его за живое. Первым делом он стал выказывать явное недовольство моей дружбой с Кларой.

— Тебе следует общаться не с девушкой на выданье, а с ровесниками, скажем, с твоим другом Томасом Агиларом, которого ты совсем забросил, а ведь он отличный парень.

— Какое значение имеет возраст, если нас связывает истинная дружба?

Более всего меня огорчало упоминание о Томасе, оно било прямо в точку. Я и вправду не виделся с ним уже несколько месяцев, хотя раньше мы были неразлучны. Отец смотрел на меня с осуждением.

— Даниель, ты ничего не понимаешь в женщинах; она играет с тобой, как кошка с мышкой.

— Ты сам не знаешь женщин, — отвечал я с обидой, — тем более Клару.

Наши разговоры на эту тему в основном ограничивались взаимными упреками и обиженными взглядами. Когда не был в школе или у Клары, все свободное время я помогал отцу в лавке, разбирая в подсобке книги, разнося заказы и обслуживая постоянных клиентов. Отец упрекал меня в том, что работа не занимает мои ум и сердце. Я же отвечал, что провожу все время в лавке и не понимаю, на что он сетует. По ночам, тщетно пытаясь заснуть, я вспоминал тот мирок, который мы с ним создали для себя после смерти матери, ручку Виктора Гюго и латунные паровозики. В моей памяти то было время покоя и грусти; реальность, которая начала постепенно испаряться и таять с того раннего утра, когда отец отвел меня на Кладбище Забытых Книг. В один прекрасный день, узнав, что я подарил книгу Каракса Кларе, отец пришел в бешенство.

Вы читаете Тень ветра
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

1

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату