Теперь Йонохская печать хранилась в нашем сейфе, как и прочие магические предметы, конфискованные у кладоискателей. По этому поводу мы с коллегами держали совет, в результате которого набрались наглости и объявили, что волшебные вещи являются, можно сказать, орудиями нашего труда, поэтому логично оставить их в арсенале Тайного Сыска, а не передавать на хранение в какой-нибудь музей, откуда их, кстати сказать, рано или поздно сопрут предприимчивые охотники за чудесами.
Король, как человек рассудительный и, что еще более важно, достаточно равнодушный к чужим делам, тут же с нами согласился.
Разумеется, при жизни Великого Магистра Нуфлина Мони Маха сей стратегический финт ушами нам бы вряд ли удался. Покойный глава Ордена Семилистника с величайшим удовольствием наложил бы лапу на все сокровища Мира: волшебные они там или нет — это уже дело десятое. Но эпоха Нуфлина миновала безвозвратно. В отсутствие начальства всеми делами в Ордене негласно заправляли женщины Семилистника, а их предводительница леди Сотофа Ханемер лишь нетерпеливо отмахнулась от меня, когда я вежливо осведомился, не претендует ли она на обладание вышеупомянутыми магическими талисманами. Леди Сотофа — слишком могущественное существо, чтобы всерьез интересоваться волшебными побрякушками, к тому же, насколько я могу догадываться, Сотофу, как и ее старинного дружка Джуффина, интересуют лишь такие области тайных знаний, где магические вещицы, даже самые могущественные, совершенно бесполезны.
Итак, Йонохская печать лежала в сейфе, ключи от которого сейчас хранились у меня; через три дня я передам их Мелифаро, поскольку придет его очередь усаживаться в кресло начальника.
Эта грешная печать стала самым сильным искушением в моей жизни. Разумеется, я не нуждался ни в улучшении жилищных условий, ни в увеличении своего банковского счета, ни в титулах, ни в невестах из королевских семей. Даже внешность менять было ни к чему: Меламори моя рожа вполне устраивает, да и многие другие леди поглядывают на меня с нескрываемым интересом: такой тип внешности, как у меня, считается в Угуланде чуть ли не эталоном мужской красоты. А ведь пока я жил дома, форма моего носа и разрез глаз приводили в экстаз разве что старушку соседку, да и то лишь потому, что я был похож на кого-то из героев ее юношеских романов.
Одним словом, я не нуждался в услугах Йонохской печати для повышения качества жизни: что-что, а жизнь у меня и без того удалась — дальше некуда. Не стал бы я просить и могущества — этого добра у меня, честно говоря, было больше, чем требовалось. Не было у меня и планов радикального изменения мироустройства, этот прекрасный Мир вполне устраивал меня таким, каков он есть, поскольку лучше все равно невозможно. Уж мне-то, хвала Магистрам, было с чем сравнивать…
Честно говоря, Йонохская печать требовалась мне только для того, чтобы найти Джуффина и помочь ему вернуться домой. Эта идея занимала в моем сознании почетную должность навязчивой.
Дело, конечно, было не только в том, что я тосковал без Джуффина — потерпел бы, не проблема. Да и без его отеческой опеки обходиться уже давно привык. И, разумеется, я отдавал себе отчет в том, что шеф вряд ли предпочел бы необходимость ежедневно приезжать в Дом у Моста открывшейся перед ним возможности странствовать в неизвестности. Мне было отлично известно, что охота на тайны составляла единственный смысл его существования, так что, если рассуждать теоретически, сэр Джуффин должен быть сейчас счастлив как никогда прежде.
Но это теоретически. А на практике меня одолевали какие-то смутные, но определенно нехорошие предчувствия. Порой я почти физически ощущал себя загнанным в ловушку; при этом внешние обстоятельства никоим образом не могли способствовать такому состоянию души. Иногда я был готов поклясться, что это странное тоскливое томление испытываю не я сам, а кто-то другой — я лишь отражаю размытые очертания чужой тоски, как тусклое зеркало в темной комнате.
Хуже всего, что я был почти уверен: мои скверные переживания каким-то образом связаны с Джуффином.
Признаться, мне было довольно сложно вообразить ситуацию, в которой шеф мог бы нуждаться в посторонней помощи. Впрочем, что я знал о тайнах, которые поманили его за собой? Правильно, ничего.
Нельзя сказать, будто я сидел сложа руки. Трижды я просил совета у могущественных колдунов, которые, как мне казалось, чуть ли не обязаны прийти мне на помощь в таком деле: у леди Сотофы, у Мабы Калоха и даже у кеттарийского шерифа Махи Аинти, благо он редко оставляет без ответа мой зов. Все трое были единодушны: «Не лезь в дела Джуффина, мальчик, они тебе пока не по зубам». Как будто я сам этого не понимал… Рассказать мне о том, где сейчас Джуффин и что с ним происходит, они мне тоже решительно отказались. Дескать, сами в жизнь Джуффина не вмешиваются, а посему понятия не имеют…
Ага, так я им и поверил!
Оставленный наедине с тягостными предчувствиями и мрачными мыслями, я понемногу сходил с ума. По идее, мне следовало бы молить судьбу о неприятностях: когда в Ехо случается что-то из ряда вон выходящее, вроде истории с буйными воинами Дрохмора Модиллаха, у меня не остается ни времени, ни сил на собственные навязчивые идеи. Когда же наступает счастливая пора блаженного безделья, для меня начинается очередной этап душевной борьбы.
Рано или поздно я должен был дойти до предела. Судьбе было угодно, что это случилось именно в тот день, когда в моем кармане бренчали ключи от сейфа, где хранилась Йонохская печать.
Самые чудовищные глупости в своей жизни я всегда совершал, отлично сознавая, что делаю именно чудовищную глупость. Сознавать-то сознаю, но не останавливаюсь, а лишь завороженно наблюдаю за собственными действиями как бы со стороны, словно не мне предстоит потом расхлебывать последствия. Кролик и удав в одном лице, провокатор и жертва провокации, сам себе наказание!
Вот и сейчас я медленно, словно бы растягивая удовольствие, взял заранее, вчера еще приготовленный лист бумаги (самопишущие таблички тут не годились) и аккуратно, стараясь придать своему неразборчивому почерку более-менее пристойный вид, написал: «Сэр Джуффин Халли возвращается из своих странствий живой и невредимый».
Написал и сразу порвал, сообразив, что такая формулировка требует личной подписи самого Джуффина — а где я ее, интересно, возьму?!
Пришлось писать заново: «Сэр Макс отправляется на помощь сэру Джуффину Халли и помогает ему вернуться домой». Поставил точку, размашисто расписался. Неторопливо, словно в глубине души надеялся, что мне помешают, извлек из кармана связку ключей, открыл сейф, достал печать. Запер сейф, спрятал ключи. Печать лежала на столе, как неопровержимая улика моего грехопадения, вот только желающих стать свидетелями почему-то не обнаруживалось. Я взял печать в руки.
Вырезанная из невзрачного зеленовато-серого камня, инкрустированная дешевыми блестящими кристаллами, Йонохская печать совершенно не производила впечатления могущественного талисмана. Возможно, именно по этой причине я не стал класть ее на место, а поднес к губам и несколько раз энергично выдохнул теплый воздух. Аккуратно приложил печать к бумаге. Потом запер кабинет на ключ (сейчас свидетели мне уже не требовались, поскольку останавливать меня было поздно) и поспешно вернул печать обратно в сейф. Бумагу же сжег — не потому, что этого требовал обряд, а потому, что за мной водится скверная привычка разбрасывать важные документы в самых неподходящих для этого местах. Теперь, когда глупость уже была совершена, я искусно заметал следы — словно это могло помочь мне избежать последствий.
Только несколько минут спустя, когда пепел был тщательно развеян по ветру, стол протерт, а кабинет проветрен, я испугался. Мне пришло в голову, что было бы разумнее написать: «Они оба возвращаются домой», потому что судьба умеет мстить тем, кто небрежно с нею обращается. Но дело уже было сделано. Теперь оставалось только ждать, чем все закончится.
Я стиснул зубы, приказал себе улыбаться и отправился на ужин с сэром Рогро. Весь вечер старательно разыгрывал веселье и беззаботность, да так успешно, что, когда к нашему обществу присоединилась Меламори, ей в голову не пришло, что со мной что-то не так. Я мог принимать поздравления: провести Меламори практически невозможно.
Впрочем, позже, когда мы уединились в Мохнатом Доме, я сам ей все рассказал. В самом
