самого посвящения я не выставил и сделал это вот почему. Повесть написана в виде мемуаров, и посвящение при ней лицу современному было бы неуместно, как нарушающее стиль. Но я обещаю Вам непременно в отдельном издании, где будет каждое название на новом листке, поместить Ваше имя. Не сочтите за невнимание мой поступок: он вызван чисто художественными соображениями.
Пока до свидания. Не забывайте горячо преданного Вам
Бориса Садовского
1 февраля 1908 г. Geneve
Захотелось поболтать с Вами, как мы болтали во время оно в Нижнем без связи, а так, обо всем понемногу.
Вижу, что Вы хандрите: разве чары Египта перестали действовать, и гипноз, который действовал на Вас, стал направляться на другие лица? Или кто-нибудь занял место Мемфисской жрицы? Уж не какая- нибудь героиня немецких романов с поварской книгой в одной руке и романсом Кюи в другой? Напишите мне. Я надеюсь, что такому старому человеку, как я, можно поведать одну из этих тайн, о которых, вероятно, говорят в Нижнем.
А относительно Вашей болезни, самое лучшее о ней не думать, заниматься чем-нибудь серьезным, и пройдет. Впрочем, не буду распространяться об этом, ибо Вы, пожалуй, действительно подумаете, что мне 100 лет.
Желаю Вам всего хорошего, успехов, побед и т. д. и т. д., а между этими важными делами, не забывайте и меня.
Чубарова – Садовскому
3 .III. 1908. Geneve
Ваше письмо довольно кислое. Мои тоже не веселы.
Ваше настроение, пишете Вы, заставляет Вас думать о самоубийстве, и, несмотря на это, Вы идете на костюмированный вечер и, как я знаю из других источников [46], отрекаетесь от древнего еврейства и переходите на сторону протестантства (шаг довольно рискованный, из одной крайности в другую без всякой середины). Ну, да это неважно, ибо думаю, что и эта религия не удержит Вас долго, и какую Вы изберете потом, вопрос только времени. А, кроме шуток, Вы ведь ничего мне не написали, кроме самоубийства и вечера в военном училище. Как это вяжется?
<…> Читаю большое количество романов, французских и английских, рисую, переплетаю и даже немного пишу: прозу, конечно, и жгу по мере того, как пишу. Жаль, мое письмо не рассеет Вашей грусти, которую Вы так красноречиво описали. Читайте стихи старые, только до Пушкина включительно. Это, я думаю, наилучшее лекарство. Почитайте греков. Это хорошо. А между всем этим и визитами, вечерами и так далее не забывайте и меня.
Садовской – Чубаровой
<1908>
Что касается меня, я очень скучаю по Нижнему. Погода в Москве прекрасная; целые дни я провожу в Сокольниках или в Петровском парке, где пишу и размышляю… о многом. <…> Иногда захожу в университет слушать скудно посещаемые лекции. Жизнь тянется довольно монотонно. Но сколько поэзии в московских улицах!
Видел 2 первых выпуска брокгаузовского издания Пушкина под ред. Венгерова, по образцу прежде вышедших Шекспира, Байрона etc., но только несравненно роскошнее. Всё издание (6 т.) будет стоить 30 р. По обилию материалов, рисунков, портретов и автографов – это лучшая книга о Пушкине, какую мне когда- либо доводилось видеть [47].
Стихи не вяжутся. Египет не изобразим стихами. Лучше так любоваться им молча.
Хандрящий Борис Садовский
* * *
Когда поэт «снова оживает», то всё меньше и меньше места в его сердце занимает Ольга Геннадиевна. Свою первую книгу стихов «Позднее утро» он подарил ей через полгода после выхода с надписью: «В память дальних дней. 29 июля 1909». И в надписи, и в самой книге между строк можно прочесть, что ушло безвозвратно счастливое время юности. В книге последний раздел «1908» посвящен таинственной Л.M.C. (Лидия Михайловна Саранчева стала его женой). А этому предшествуют строки, завершающие раздел «1907»:
Но сердцу ты чужда давно,
Моя любовь, моя невеста.
* * *
Вновь они встретились в Нижнем Новгороде осенью 1909 года. Ее возвращение домой по окончании учебы он отметил особым образом. Сочинив для нее романс «Весенняя элегия», он написал его на старинной гербовой бумаге, синей, толстой, с водяным знаком, используя архаический шрифт. Текст сопроводил язвительными по отношению к Женеве словами (что в 1917 г. повторится в его гневном возгласе: «Иль стал Женевой Третий Рим?»):
«Сей романс писан по поручению Высокородной Госпожи Ольги Геннадиевны Чубаровой, от пресловутой Швейцарской республики титул Бакалавра носящей, студентом словесного отделения ИМПЕРАТОРСКОГО московского университета Садовским Борисом на бумаге 1803 года.
1909 году месяца Novemбpia в 18 день».
…Но до этого первое, что он сделал, явившись в Нижний Новгород после долгого отсутствия, – принес в дом Чубаровых стихотворение «Как звезды в небе, сонмы тайных знаков…», отражающее его ощущение краха жизни (после несложившегося брака, когда жена оставила его и увезла сына). Однако поэт предвкушал, что «спасительные доски» как после кораблекрушения вынесут его «к заветным берегам».
Все изменило: Муза, жизнь, любовь.
И только вы всё те же вновь и вновь, –
читал он в доме Чубаровых 5 октября 1909 года.
Памятным для обоих друзей остался день 8 ноября 1909 года о этот день в Военном собрании давали бал. Мог ли не попасть туда Садовской? В «Побегах жизни» [48] сто герой «с юношеских лет полюбил чарующий мир танцевальных вечеров <…> яркую торжественность балов и кружение влюбленных пар. И мерные бархатке из сверкающих труб призывы вальса». Этот бал для Садовского и Ольги Геннадиевны был последний. Как воспоминание о нем четверть века спустя возникнет стихотворение «Помнишь, как на бале по блестящей зале…».
Датой 8 ноября 1909 года помечено стихотворение, посвященное в последний раз О. Г. Чубаровой
