началась… Я так ее ждала…»
А весна, видать, только подразнилась. Только выслала вперед разведчиков, сама залегла в звонких оврагах, на мшистых болотах и косых приречных лугах где-то за набухающим Сожем, на Гомельщине, на границе с Украиной. Тут, на Минщине, снова завьюжило, закрутило белую саранчу, словно и не март на дворе.
Совсем было обесснеженный, черный лес вновь заискрился. По увалам осевшие сугробы повыпрямляли хребты, через дороги метнулись.
Партизаны и рады. Лучше нет защиты от «юнкерсов», чем вьюжная завеса над деревнями.
Отдыхают бойцы. Отогреваются в хатах за шумным столом, в деловой, серьезной беседе и в шепотной ласке. Кто с родной, кто и так, с доброй душой.
Хватало и работы. Шутка ли, сколько дней по лесным дорогам кружили. Есть и раненые, и захворавшие. Кони подбились.
Велики хозяйские хлопоты. В походе без малого две тысячи человек. Одного хлеба выпечь сколько рук надо. А постирать, обшить, залатать да поштопать?
Сколько же людей участвовало в партизанском движении? Тех ли только считать, кто винтовку держал, или вместе и тех, кто не давал им падать ни от голода, ни от холода?..
Освобожденные партизанами села и хутора наполнялись всеобщим радостным возбуждением, напоминая дни шумных районных слетов или народных праздников.
Двое суток Катерина Борисовна бродила среди партизан, как в тумане, вглядываясь в лица мужчин, словно все еще надеясь опознать веселого лесника.
Ни участливая ласка знавших Игната, ни добрые слова командира, сердечно разделившего ее горе, не утешали, как бы облетали ее.
Если бы она видела брата убитым, на поле боя или в гробу, в день торжественных похорон, когда над свежей могилой произносили суровую клятву Михаил Васильевич и отряд троекратным залпом проводил своего разведчика, она покорилась бы горькой судьбе.
Под вечер пришла в Земляны, где расположился штаб санного рейда. Несмотря на поздний час, из печных труб, как на рассвете, поднимался развеваемый ветром дым. Раскрасневшиеся, полногрудые хозяйки в кофточках с засученными рукавами то там, то здесь перебегали из хаты в хату, держа перед собой наполненное чем-то решето или несколько буханок теплого пахнущего тмином хлеба.
От черневшей у реки кузницы доносился дробный перезвон молотков и глухой гомон ездовых, приведших перековать коней, подтянуть железные подрезы, сделать новые сцепы вальков.
По протоптанным стежкам шли куда-то колхозники. Потолкавшись возле сельсовета, Катерина Борисовна спросила закутанного в тулуп часового с автоматом, охранявшего штаб:
– Куда люди идут?
– На кудыкину гору, – весело ответил часовой, радуясь возможности поговорить. – Не знаешь, что ль? Да ты сама откуль взялась?
– Откуль взялась, оттуль и приплелась, – устало ответила Катерина Борисовна.
– Ну и плетись далей, нечего снег месть. Тут у тебя делов быть не может.
– Правда твоя, – вздохнула Катерина Борисовна, глядя вдоль улицы, – нет у меня тут делов… Нигде нет…
Видно, не в словах, а в коротком, напечаленном вздохе уходящей женщины почуялось партизану неизжитое горе.
– В клуб иди… – уже другим голосом посоветовал он, – весь народ там. Новеньких на присягу собирают…
Ей все равно куда идти. Пошла за людьми.
На бугре, за выгоном, стоял совсем еще новый клуб, обнесенный низким, теперь изломанно торчащим из снега забором.
В просторном, гладко отесанном бревенчатом зале несколько молодых партизан и деревенских девиц сгрудились на узкой, оклеенной обоями эстраде вокруг пианино.
Горбоносый цыган, потряхивая смоляными кольцами чуба, бойко выбивал на пожелтевших клавишах знакомый мотив. Слова песни были новыми, переиначенными. Их старательно выпевали девичьи голоса, а басовитые, осевшие до хрипоты голоса хлопцев повторяли речитативом:
Катерина Борисовна тихонько опустилась на скамью в конце полупустого зала. Сизый махорочный дым, сгущая сумерки, медленно плыл над сидящими в кожухах, теплых платках и шапках колхозников. Пахло овчиной и самосадом.
С близкой, непроходящей болью Катерина Борисовна слушала рожденную войною песню, не похожую ни на старые крестьянские «долюшки доли», ни на новые городские.
Песня омочила ресницы слезой, принесла облегчение. Впервые за эти дни Катерина Борисовна подумала о том, что ей делать завтра. Побродить еще среди партизан, расспросить подробней об Игнате или вернуться на хутор? А что она принесет на хутор Надежде и сиротам малым? Слезы да лишний рот…
Осенью изо всех сил старалась запасти семье на зиму картошки и сена корове. Сейчас какая работа? До весны и одна Надежда управится. Ленка поможет, вон как за год поднялась… Весной – дело другое. Весной мужские руки нужны. На этом свете все так устроено, что вечна только земля. Что б ни случилось, а она свое требует. Люди воюют, друг другу жизнь укорачивают, плодят сирот слабых, а земля работника ждет. Солнце пригреет, снег слезой изойдет, на черных полях воронье соберется, а пахать-сеять некому… Полегли мужики.
