Минское гетто доживало последние часы. Прибывавшие, как и раньше, эшелоны с евреями из Австрии, Польши, Франции теперь в Минске не разгружались. Рассредоточивали по разным городам – в Слуцк, Борисов, Гомель и Вильно.

Гауптштурмфюрер СС доктор Хойзер, руководивший практическим «решением еврейского вопроса на занятой территории», просил управление дорог не направлять в Минск эшелоны по субботам и воскресеньям, так как: «Необходимо некоторое время для отдыха команд, утомленных проведенными операциями, и для наведения порядка с оставшимся имуществом».

Вещевые склады до отказа были забиты верхней одеждой, мелкой домашней утварью, обувью, детскими игрушками. Срезанными, еще с живых, женскими волосами. Отдельно, на фанерных листах лежали вставные челюсти.

Золото и серебро были отобраны под присмотром специального уполномоченного шефа имперского банка доктора Фридриха Виалона.

Целые дни работницы склада на Сторожевке раскладывали по стеллажам вязаные кофты, платки, домашние туфли, протертые на коленях брюки, пиджаки с засаленными воротниками. Не было конца жалкому тряпью, впитавшему все запахи бедных женщин. Внутри старого каменного склада держался сырой холодок, а на солнечном луче, смело проникшем в открытую дверь, висела густая едкая пыль.

Женщины по очереди выходили во двор отдышаться. Обер-фельдфебель, сидя на ящике у двери, молча наблюдал за ними, не торопя и не прислушиваясь к их разговорам.

Он курил трубку, глядя, как синие пахучие облачка медленно клубятся возле дверей.

Обер-фельдфебель наслаждался покоем, весенним теплом и удачно выпавшей ему должностью. Заведовать складом куда как легче и прибыльней, чем гонять по плацу молодых олухов перед отправкой в мясорубку на восток или гоняться за партизанами.

Должность хорошая. Если с умом вести дело, не скупиться на подарки ближнему начальству и выглядеть строгим, бдительным, можно вернуться домой не с пустыми руками. Главное – образцовый порядок и чтобы эти русские фрау не болтали лишнего, когда шефу вздумается спросить: «Не попадались ли зашитые в подкладку золотые монеты и кольца?» Пока что женщины вели себя хорошо, но все же лучше команду сменить. Закончат сортировать эту партию, и внесем их в список – пусть идут в лагерь, храня память о добром фельдфебеле.

– Герр обер, – к нему подошла старшая, рослая женщина, сносно говорящая по-немецки, – это сегодня отправят в больницу?

Она показала на груду сваленного посреди двора медицинского оборудования. Окрашенные белой эмалью тазики с отбитыми краями, носилки, старое зубоврачебное кресло, ножная бормашина, банки, шприцы, резиновые трубки…

– Яволь, – улыбнулся фельдфебель, – в больницу для русских. Ваш бургомистр просил. Веселый человек, он сказал: «Евреи все вылечились, дайте нам инструменты, мы промоем их священной водой!» и – подарил шефу бутылку «священной воды». О… о… Ха-ха!

– Понятно, – ответила старшая, пытаясь улыбнуться шутке, – грузить поможет одна девушка… Пусть она съездит в больницу.

– Кто, девушка?

– Шура Ковалева, ей надо в больницу… Подойди сюда, Шура!

– О! Ты совсем больна? – спросил фельдфебель по-русски, когда Шура подошла к нему. – Ты совсем дрожишь…

Шуру действительно бил озноб. На бледном, веснушчатом лице выступала испарина, ей становилось то жарко, то холодно. Это пугало Шуру. Нельзя ей болеть, ей сейчас никак нельзя заболеть. Скорей всего, ее и трясет не от болезни, а от страха. С утра все шло хорошо, до того гладко, что стало страшно: вдруг сразу лопнет, сорвется?.. Осталось немного дотянуть. Сейчас должен заехать Коля, и ее пошлют грузить инвентарь. Она шепнет Николаю всего два слова: «Люба ждет», а там… прощай, Минск. Мысленно Шура уже попрощалась с подругами, родными и даже с лысым чертом – вербовщиком, уговаривавшим ехать на работу в Германию «по собственному желанию». Она покажет им, кто такая Шура Ковалева, партизанка Шура!

– Ты совсем дрожишь, – повторил фельдфебель, шагнув в дверь склада. Он взял со стеллажа толстую вязаную кофту. – Надевай, бедный русский девушка.

Шура взглянула на протянутую к ней кофту чужого покроя, принадлежавшую, вероятно, откуда-то присланной в минское гетто старухе.

– Карашо будет, – ласково сказал фельдфебель, растягивая кофту, предлагая убедиться, что будет хорошо.

Старшая подмигивала из-за спины фельдфебеля: дескать, бери, бери…

Но Шура не видела ее, она смотрела на красные, короткопалые руки немца, на чужую кофту со штопкой на рукавах и следами ниток там, где была пришита и теперь сорвана желтая звезда Давида. Фельдфебель, как продавец в магазине, повернул кофту, показывая ее с обеих сторон, и ловко набросил на плечи Шуре.

Шура вздрогнула, словно к ней прикоснулись электрические провода. Она сорвала кофту, скомкала ее и швырнула в фельдфебеля.

– Ой! – вскрикнула старшая.

Секунду фельдфебель удивленно, даже испуганно смотрел на Шуру. Автомобильный сигнал заставил его оглянуться. Во двор въехала, лихо развернувшись, небольшая полугрузовая машина с двумя солдатами в кузове. Из кабины медленно вылезал толстый шеф. Обер-фельдфебель моментально оценил обстановку. Он сделал вид, что не заметил прибывшее начальство, подхватил кофту и наотмашь хлестнул Шуру по лицу.

– Ферфлюхтэ!.. Швайн!..

Закрываясь руками, Шура отступила в глубь склада.