такое?

– А ты знаешь, что такое 'эгрет'? - парировала Маша. - Ну и молчи!

– Без эгрета можно прожить, - спокойно сказал Коля. - Подумаешь, заколка в волосы. А вот без квашни - с голоду помрешь, Маша.

Она изумленно посмотрела на него.

– Все просто, - Коля показал ей словарь. - Читаю на досуге помаленьку. Год назад лектор сказал: теория, говорит, трансцендентального идеализма, - инфернальна по своей сущности. С тех пор читаю словарь.

…Пришла Маруська. Расцеловалась с Машей, потом осторожно - с Колей. Сказала, по-бабьи всхлипнув:

– Если моего Витьку будешь в поле зрения держать - осаживай его, Горячий он слишком. А у меня, Коля, кроме него, - нет никого. Он мне вместо сына и брата младшего.

– Все понял, не беспокойся, - кивнул Коля. - Я ему в случае чего на рожон лезть не позволю, ты будь уверена.

– Завидую вам, ребята, Из-за Витьки, конечно. Насколько вы будете к нему ближе, чем я. - Маруська с тоской взглянула на Машу: - Может, не поедешь? Опасно все же. Ты ведь не оперативник, как-никак.

– Я - жена оперативника, - с гордостью сказала Маша. - Ты за меня не волнуйся, Маруся. Я не буду мужу обузой.

Трамвай шел привычным маршрутом: Садовая, потом Измайловский. Коля смотрел, как за окном неторопливо проплывали серые, слившиеся в сплошную стену дома, и вдруг поймал себя на мысли, что ему до боли дороги эти прямые, как удар хлыста, улицы и вообще - весь этот город, который еще совсем недавно казался слишком сухим и холодным. Он поймал себя на мысли, что о Ленинграде думает: 'у нас', а о Псковщине: 'там, у них', и усмехнулся: что делать? Ленинград стал второй родиной.

– Надо было на кладбище сходить, - вдруг сказала Маша.

– Да, - кивнул Коля. - Когда вернемся - сходим.

– Надо бы теперь, - со значением произнесла Маша, и Коля понял: она допускает, что можно и не вернуться.

– Все будет хорошо, - улыбнулся Коля. - Где наша ни пропадала! Ты не беспокойся - там все в порядке, могилы ухожены, ребята были, рассказывали…

– У Лицкой умер отец, - сказала Маша. - Кто теперь будет ухаживать за ее могилой?

– Мы, - просто ответил Коля. - Вернемся и займемся этим.

Трамвай остановился у скверика, перед вокзалом. Коля не был здесь десять лет - с того памятного дня, как первый раз ступил на перрон. Он с удивлением обнаружил, что здесь ничего не изменилось, как будто и не прошло десяти лет. То же здание вокзала - приземистое, неуклюжее. 'Почему оно мне тогда показалось красивым?' - подумал Коля. Такие же, как тогда, люди - с мешками, чемоданами, перевязанными крест- накрест бельевыми веревками, плачущие дети, издерганные матери и обалдевшие от суеты милиционеры и железнодорожники. Единственное новшество, которое автоматически отметил Коля, заключалось в огромном транспаранте: 'Товарищ! Твоя обязанность помочь главной стройке страны! Новый автозавод- гигант решено строить в районе Нижнего Новгорода!' Транспарант протянулся через весь фасад вокзала, но, казалось, на него никто не обращал внимания.

Маша перехватила Колин огорченный взгляд:

– Уже обиделся - вижу. Ну как же - никому нет дела до главной стройки страны. Что же, по-твоему, все должны стоять перед этим лозунгом и митинговать!

– Ты как всегда права, дорогая, - грустно пошутил Коля. - Только десять лет назад именно так и было бы. У тебя нет ощущения, что мы утрачиваем какие-то очень важные свойства, а? Ты не думала, почему мы их утрачиваем?

– Не знаю… - Маша задумалась. - Прошла радость победы, прошла острота. Революция стала повседневностью. Я неправа?

– Может быть, - кивнул Коля. - Только я не исключаю и другое. Многие думали, что революция - это 'ура-ура' и сплошная романтика. А это работа. Подчас - изнурительная, грязная работа… без 'спасибо', без чипов и орденов. Не всем это понятно, не всем по нутру. Ладно, при случае поспорим.

…Вагон брали штурмом. Коля влез через окно, бросил на обе верхние полки чемодан и вещмешок, потом втащил Машу:

– Ничего. - Он вытер пот со лба. - Это до Порошина. Там полегчает.

– Вне всякого сомнения, - саркастически улыбнулась Маша. - Вот тебе простой пример: до семнадцатого года можно было ездить вполне прилично.

– Ты же отлично понимаешь, - обиделся Коля, - последствия разрухи: вагонов мало, пути не в порядке. Вот если лет эдак через двадцать такое будет. Да нет, не будет. Не может быть!

– Дай бог, - сказала Маша. - Попробуем уснуть?

Это прозвучало как нелепая шутка. Словно в ответ на Машино предложение из соседней секции донеслись заливистые переборы гармошки, чей-то звонкий голос запел:

Петербургские трущобы,

А я на Крестовском родился,

По кабакам я долго шлялся

И темным делом занялся!

– Как бы нас не обчистили, - вздохнула Маша.

– Отскочат, - сказал Коля. - Не детский сад.

Усталось, бессонные ночи, измотанные нервы брали свое. Незаметно для себя Коля и Маша заснули мертвым сном. Вагон покачивало на стыках, галдеж, переливы гармошки, пение, дым махорки и дешевых папирос - все это подействовало, как самое сильное снотворное.

…Коля проснулся на станции - поезд стоял. Вдоль прохода, переступая через ноги, руки и головы, шел старичок проводник. В руках он держал грязный фонарь со стеариновой свечкой.

– Какая станция? - спросил Коля, зевая.

– Никольское, - отозвался проводник.

– Следующая - Балабино, - весело подтвердил снизу рыжеватый мужик в поддевке с тощим мешком за спиной. - А тебе какую надо?

Коля хотел было ответить, но вдруг всмотрелся и ахнул: рыжеватый был не кто иной, как деревенский дурачок Феденька - тот самый грельский Феденька, которого он, Коля, так зло ударил в свою последнюю памятную свалку с грельскими мужиками. 'Однако он поумнел, - почему-то со смехом подумал Коля. - И совсем не изменился, будто и не прошло десяти лет. 'Инфантильность - первый признак серьезного психического заболевания…' - вспомнил Коля лекцию по судебной психиатрии. - 'Значит, он болен? И был болен тогда? Ничего не понять…'

– Сейчас все лозунги в моде, - тараторил Феденька. - Я вот тоже лозунг сочинил - теснота сближает! Эй, мироед! - толкнул он могучего мужика на нижней скамейке. - Отзынь на три лаптя! Дай сесть! Садись, Вася, - Феденька освободил место для своего попутчика - бритого, лет пятидесяти, с невыразительным стертым лицом.

'Странный Вася, - продолжал размышлять Коля. Ему становилось все тревожнее и тревожнее. - Не к добру эта встреча. А собственно, почему? А черт его знает - почему. Или нет - ин-ту-и-ци-я! Вон оно, это трудное слово! Именно она! Феденька еще тогда, в Грели, вызывал неясную тревогу своей странностью, необъяснимыми поступками, жестокостью. У соседки собаку убил колом…'

– Вот и сидим рядом, - удовлетворенно сказал Феденька, - я, то есть сельский пролетарий, и Вася, то есть сельский интеллигент, и враг нашему делу - ты! - он зло ткнул мужика в плечо.

– Окстись! - испуганно отодвинулся тот. - Какой я тебе враг!

– Мне - не знаю, а вот РСФСР - это точно! - весело сказал Феденька. - Сколь у тебя земли, лошадей, а?

– Не твоя печаль! - побелел мужик. - Отстань!

– Угадал я, - удовлетворенно кивнул Феденька. - Вася, скажи ты.

– Ликвидировать любую зажиточную сволочь, - сказал Вася. - Вот очередная и главная задача Советской власти! Мы - республика бедных слоев населения. Нам богатых не надо. Не царский режим.