щель я сперва и принял за светящийся полумесяц. Обидно. Красивая была мечта, дотянуться до небес, коснуться звезд.

О высоких материях я мигом позабыл, как только где-то снаружи и, кстати, не так уж и далеко раздался трубный вой кентавра. Этот звук подстегнул меня так сильно, что даже удалось сесть, и это не смотря на дикую боль в боку. Что значат сломанные ребра по сравнению с возможностью оказаться на вертеле?

Я оттолкнулся и упал на значительно подросшую кучу земли. Громко застонал. Боль пронзила все тело, затуманила мозг. Несколько жутких бесконечных секунд я боролся с ней. Только-только воля стала брать вверх, только-только поднакопился крохотный резерв сил, как я тут же его потратил:

— Майор, где ты?

Я ждал ответа с таким страхом и нетерпением, с каким подсудимый ждет вердикта суда. А вдруг что- то случилось? Вдруг произошел обвал, и Нестерова завалило? Или… Мне стало невыносимо горько от следующей мысли. Или он положил на меня и ушел. Вообще-то имеет полное моральное право после того, как я обошелся с ним там, в руинах. Если это так, то что же тогда делать? Хватит ли у меня сил в одиночку пройти по его пути?

Шорох, донесшийся из глубины туннеля, вернул меня к жизни. Жив, значит, Анатолий, не бросил, не предал. Не то, что я…

— Григорич! — голос майора прозвучал издалека, будто из самого центра земного шара.

— Здесь я. Слушаю.

— Торопись. Кентавры вернулись.

Что вернулись, это я уже и сам понял, новостью являлось лишь насквозь нервозное, почти что испуганное «торопись». Майор горячку зря пороть не станет. Дарованная нам отсрочка видать и впрямь подходила к концу.

— Что делать-то?

Идиотский вопрос. Как будто и так не ясно, что делать.

— Лезь в туннель.

— Не смогу, — буквально выкрикнул я, вспоминая о боли, которая терзала меня при каждом движении.

— Лезь или тебе конец! — в сердцах рявкнул милиционер. Потом он замолчал. Очевидно, последующие несколько секунд Нестеров сражался с нахлынувшими раздражением и гневом. Поборов их, майор стал взывать к моему разуму: — Тут всего метра три. Узко, вдвоем никак… А если ты доберешься хотя бы до середины… то я тебя потом вытащу. Выбирай, всего метр-полтора ползком или смерть на костре.

Что ж, не надо отличаться особой прозорливостью, чтобы угадать мой выбор. Сцепил зубы, застонал, оттолкнулся и провалился в черный водоворот, коктейль из темноты, страха и боли.

Полз я очень медленно. И вряд ли это называлось «ползти». Скорее просачивался, продавливался, ввинчиваться в отверстие диаметром практически равное ширине моих плеч. Иногда я даже забывал о боли. Ее затмевали накатывающие волны жуткой клаустрофобии, ужас, что застряну здесь навсегда, сдохну от оттека и удушья. На какое-то мгновение это показалось даже страшнее, чем костер, страшнее всего на свете. Паника ворвалась в мозг, холодный озноб прошиб тело. Я задергался, забился, как пойманная в сеть рыба.

— Григорич, давай руку!

Этот негромкий возглас, этот зов подействовал как лошадиная доза транквилизатора, влитая прямо в вену. От него по телу начало растекаться спасительные тепло и спокойствие. Как все же замечательно, что я не один, что рядом он — настоящий человек.

Я подал вперед руки, стараясь вытянуться, стать ровным и гладким поршнем, ползущим внутри цилиндра. Нестерову так будет легче тянуть, а от моих убогих телодвижений все равно толку мало.

Милиционер сразу же нащупал мои ладони и цепко в них вцепился. Надо же, можно подумать, он видит в темноте. Я с белой завистью позавидовал этой его способности, вернее, всему его физическому состоянию. Мне бы сейчас хоть половину этой силы. Все было бы намного проще.

Но как выяснилось, чтобы завершить первую фазу нашего побега, хватило сил и одного майора. Едва хватило. Он выдернул меня из туннеля, а затем выволок на поверхность. По всему было видно, что Нестерову эти упражнения дались невероятным трудом. Годы то не те. Он тяжело дышал, даже не дышал, а хрипел, захлебывался воздухом. Его мотыляло из стороны в сторону, и, даже стоя на четвереньках, милиционер все время рисковал упасть, завалиться на бок, словно загнанная лошадь.

Однако майор не остался подле меня. Собрав свои последние силы, он вновь пополз в яму.

— Куда…? — простонал я.

— Сейчас… Надо… — прошептал он в ответ.

Ни живой, ни мертвый, я лежал на краю земляной воронки и наблюдал как Нестеров шарит внизу. Ищет что ли что-то? Точно ищет. Я понял это, когда заметил в руках у милиционера кусок какой-то веревки. Приглядевшись, я увидел, что этот черный шнур уходит вглубь подкопа. Видать я прополз по нему, но так и не заметил. Да и не мудрено. Я тогда вообще ничего не видел и почти ничего не понимал.

Майор намотал конец веревки себе на ладонь, уперся ногами в края ямы, аккурат рядом с туннелем, и начал тянуть. Медленно, очень медленно и осторожно. Было не понятно то ли это из-за тяжести груза, прицепленного на другом конце, то ли данная операция требовала плавного поступательного движения. После нескольких секунд наблюдения я пришел к выводу, что, скорее всего, и то и другое.

По мере сматывания веревки тянуть ее становилось все легче и легче. Наконец настал такой момент, когда Нестеров перестал напрягаться и легко, рывками стал выбирать свою прямо таки рыболовную снасть. Последнее усилие… и заветный улов буквально вылетел из черноты проруби. Им оказался пыльный, облепленный комьями прилипшей земли милицейский китель.

— Вот, одежонку тебе раздобыл. — Нестеров поднял на меня изможденный взгляд. — Не побрезгуй, Григорич.

— Что это? — пролепетал я, тупо глядя на скомканную серую ткань.

— Это… — майор зажал в руке свой китель, кряхтя, выбрался из ямы и уселся рядом со мной. — Это старый зэковский трюк. Затычка называется. Если урки бегут через подкоп и хотят, чтобы за ними туда никто не сунулся, то устраивают эту самую затычку, засыпают, значит, туннель у себя за спиной. А делается это просто. Прежде, чем выбирать землю, стелют какую-нибудь тряпку, лучше всего попрочнее, одеяло допустим. К одному краю привязываю веревку. Шнурки подойдут, если толстые.

Тут я покосился на свои ноги и увидел, что на мне лишь один ботинок, и тот без шнурка, только на ремешок застегнут.

— Ага, он самый, — Нестеров заметил мой взгляд и утвердительно кивнул. Затем он поглядел на мою вторую босую ногу и поспешил оправдаться: — Не моя это вина. Ты угодил ко мне в гости уже без одного ботинка. Небось, его теперь кто-то из кентавров носит.

— Плевать, — я равнодушно кивнул.

Мне и вправду было все равно. Какие уж тут к дьяволу придирки. Я был несказанно счастлив уже тому, что рядом оказался живой человек, что я вижу его, слышу успокаивающий, вселяющий надежду голос.

— А дальше? — я задал вопрос, повинуясь именно этому безотчетному желанию слышать живую человеческую речь. — Что дальше с затычкой то?

— Заинтересовало? — Нестеров улыбнулся измученной улыбкой. — Учись, пока я жив. — Он стал отвязывать шнурки от полы своего кителя, а между делом рассказывал: — Дальше все просто. Вынутая земля укладывается на подстилку. Не вся, конечно, а так… в разумных количествах, чтобы только вход завалить хватило. Когда подкоп готов, беглецы через него уходят, а за собой веревку разматывают. А потом как в сказке: «Потяни, внученька, за веревочку, дверь и закроется».

— Откроется, — я смог даже улыбнуться. — В сказке было «откроется».

— А это кому что требуется. Тому, кто затычку соорудил, лучше чтобы она закрылась, и как можно плотнее.

Последние слова милиционера заглушил тяжелый удар, от которого вздрогнула земля. Вслед за ним послышался знакомый, ставший уже почти родным, разъяренный рык кентавров. Нескольких кентавров, это было понятно даже глухому.